Третий раскопанный курган поверг в шок исследователей древности. Он состоял из двух насыпей, каждая выше трех метров. Одна из них скрывала кострище диаметром примерно в 18 метров. Толщина спрессованного пепла, лежавшего здесь около трех с половиной тысяч лет, достигала 25 сантиметров. Получается, что огонь там поддерживался около полугода.
По краю кострища древние люди выложили конструкцию из гранита, напоминающую змею. На пепле находилось каменное сооружение до пяти метров в длину — в виде яйца, разрезанного вдоль.
Условная змея как бы охватывала, защищая, яйцо.
А напротив сооружения возвышалась выполненная из дерна насыпь длиной около 20 метров и шириной около восьми.
Специалисты, включая Валерия Самара считают, что вся эта несколько странная композиция — материальное воплощение мифа о сотворении мира, присущего культурам всех индоевропейских народов: символическая фаллическая насыпь оплодотворяет похищенное темными силами яйцо, в котором потом зарождается жизнь.
В этом же кургане было обнаружено более позднее погребение, относящееся к концу восьмого века до н. э. В нем находились гранитный алтарь, сосуд для зерна и бронзовый котел.
Получается, что Бельмак-могила и прилегающая к ней степь была священной территорий… всегда.
Неизведанной остается только сама Бельмак-могила, которая, как я уже говорил, была связующим звеном, соединявшим земной мир с небесным.
Глава третья: лирическая
По подсказке Бильмакского поселкового головы Павла Будника, привожу воспоминания о Бельмак-могиле уроженца Бильмакского района, генерал-лейтенанта, одного из создателей ракетного щита СССР Григория Кисунько:
«Рассказывал дед и о большом степном кургане за селом, который, правда, скрадывается за массивом Бельманского леса, высаженного помещиком Свягиным. Этот курган называют и Бельмак-Могилой, и Горелой Могилой, потому что, по преданию, в давние времена на нем был заживо сожжен турками храбрый запорожец по прозванию Бельмак. Это прозвание перешло и к кургану, и к текущей от него степной речушке Бельманке, и к раскинувшемуся вдоль нее нашему селу Бельманка. Мне довелось побывать у Острой Могилы, что недалеко от Бельмак-Могилы, когда дед взял меня на сенокос. Сам он косил мягкую душистую луговую траву, а я охапками таскал ее к своему маленькому стожку. Дед тоже сделает себе взрослый стожок, но к вечеру, когда трава немного подсохнет.
Набегавшись, побрел я к своему стожку и там уснул. И приснился мне запорожец Бельмак, лицом точно как мой дед, но одетый как казак Мамай, нарисованный изнутри на крышке сундука у соседа — дяди Кузьмы. У запорожца была кривая, как дедова коса, сабля, и стоял он на самом верху Горелой Могилы, а в траве, прикинувшись будяками, к нему с разных сторон подползали вороги в красных чалмах и фесках, а то и скакали верхом на огромных, как лошади, кузнечиках. Я был тут же на кургане и подсказывал деду Бельмаку, с какой стороны ближе всех подползала вражья сила, а он взмахивал своей саблей-косой, и сверкала она над красноголовыми будяками, и шелестела падающая вместе с ними высокая трава. И так косил дед целый день, а к вечеру, когда трава подсохла, турки подожгли ее со всех сторон, и полымя начало подступать к деду Бельмаку и ко мне, и стало очень жарко, как бывает, когда приблизишь лицо к дверце грубы — лежанковой печки, в которой полыхает солома. От жары и от пламени, обжигающего лицо, а может быть и от припекавшего меня на стожке полуденного июльского солнца, я проснулся. А дед за это время и вправду — ого, сколько накосил травы!»