— Ты как? — взор в лицо.
— Нормально, — отрешенно шепчу.
Взгляд на Соболеву:
— На**й пошла! — бешено Рожина. — Я завтра тебя найду! П**дец тебе будет! Так что лучше и не приходи в школу! — И снова на меня: — Вань, давай к нам, обработаем раны.
— Нет, я домой, — пытаюсь дотянуться до своих вещей на земле. Тотчас присела Ника. Помогает собрать.
Взор через плечо на замявшуюся в растерянности, в ужасе Инну:
— Он мой, — неуверенно, но грозно.
— Твой, твой. После сегодняшнего — так точно твой, — язвительное Некита.
Разворот — и повела, потащила меня в сторону дома, заботливо придерживая:
— Все хорошо, Вань. Не переживай. Умоем, переоденем — а остальное заживет, пройдет… Никто и не догадается. Не узнает… Мне тоже нос ломали. И не раз. Как и Федьке. Ниче, всё вправляется, и всё срастается…
* * *
«Всё вправляется… и всё срастается…»
Так Ника говорила?
Да только… не в моей судьбе.
Видимо, и вправду, я сильно нагрешила, что жизнь мне надавала столько оплеух. Причем сразу, за столь короткий период.
Сбылась мечта, да только старая, просроченная. В очередное подтверждение моего «сверх везения» (а может… оно и к лучшему). Как бы не пыталась успокоить Вероника мою мать, Рожину буквально сразу в грубой форме выставили за порог. А через два часа в дверь… позвонил отец. Молча собрал сумки. И меня, едва ли не на руках вынес, вывел из дому. В машину. Прочь. Обратно. В некогда родной (областной) город.
Больница, швы, УЗИ, вправление носа. Антибиотики. Истерики и причитания Аннет. Грозное, хоть и без крика, отца веление. Причем для нас обеих:
— РЕШЕНО, — взбешенное, как еще никогда доселе. — Ванесса будет жить ЗДЕСЬ. С нами. Никаких впредь разъездов. И на этом — ТОЧКА.
Так что… еще две недели, дабы сошли позорные синяки — и, со справкой, что была все это время в санатории, я уже смело могла обратно идти в привычную школу, в до боли знакомый класс. Всё, как всегда. Да только… не мое это больше, не родное. Ничего уже не будет… как прежде. Я стала другой. И здесь я — чужая.
Да отцу было плевать…
Что по ночам слезы лила. Что днем… лишь делала вид, что жива. Что я — не зомби.
И огрызаться, огрызаться любому обидчику стала — как научили они. Они — тандем Рожиных. Те, которых не увижу больше никогда. Но буду любить… до конца жизни.
* * *
— Кто? — уставил на меня глаза папа. Убийственный взгляд. — Кто? Кто это сделал?
Виновато опустила голову.
— Ваня. Ты добалуешься! И уже не я буду задавать тебе эти вопросы.
В ужасе вперила на него взор.
Что? Что ты от меня хочешь услышать? Что?
Сдать ее? Сдать?!
Не могу! Хоть, возможно, и заслужила она. Не могу…