— Завтра.
От его голоса даже побежали мурашки по телу.
— Что завтра? — испуганно, отрицая очевидное, хриплым голосом.
— Завтра окончательный приговор. На заседание не пущу, но…
— Когда?
— В одиннадцать.
* * *
Под присмотром Сереброва Владимира Алексеевича я и просидела в кабинете оного всё это время. Кофе, чай, печенье — а мне бы удавку, да мыло в придачу.
— Вынесли, — внезапно влетела молоденькая девушка, секретарь. Растерянный взор то на дядю Вову, то на меня.
Побледнела я. Не было ничего доброго, обнадеживающего… ни в ее лице, ни в словах, ни во взгляде.
Резво сорвалась с места — и вперед. Под двери зала суда. Да только миг, еще один шаг — и отворились врата. Вывели осужденных. Под конвоем.
Окаменела я, будто под взглядом Горгоны.
Не сразу заметил. Сообразил, но тотчас вывернулся, в ужасе метнул на меня взгляд:
— Ваня? — ошарашено. Бучардой по мертвому мрамору.
Не дышу. Будто тот Шредингер, молюсь на незнание.
И снова молчаливое веление, напор — поддается моя горе-беда. Уводят прочь.
Но миг — и будто молнией, кромсая, победно разбивая меня на осколки.
Силой сопротивление, разворот и криком, моим личным исходом, выдохом Фемиды:
— НЕ ЖДИ! Слышишь?! ВАНЯ, НЕ ЖДИ!
Семь лет. Единственное, что удалось для всех нас выбороть — это семь лет, с возможным УДО.
Глава 22. Сделка с дьяволом
* * *
Но жизнь не остановилась. Жизнь продолжалась. Если я замерла тем жутким, убийственным днем, то мир вокруг — отнюдь нет. Планы, дела, проблемы, решения. Все вокруг, будто тот адский рой, закрутилось, порождая, производя то одни, то другие действия. События. Приговоры… И всё в одночасье, в короткие сроки.
Мало, что мать последнее время зачастила наведываться (еще до всего того… «обрыва») да странные речи распускать (якобы мне достойную партию нашла, и уже… едва ли не обо всем договорилась; чушь какая-то, ей богу). Как тут… череда расстройств, неудач, сложностей на работе у отца, неугодных перемен в аппарате начальников и прочее, о котором нам с Аннет он ничего не рассказывал (так только, слухи, догадки, мысли, что мимолетом из телефонных разговоров мы выуживали, да из поведения, вида истолковывали) — сломался. Сломался мой папа. Мировой человек, глыба, скала, стена, за которой мы все так дружно и радостно прятались, сломался. Вождь пал.
Инфаркт. Больница.
— Обещай, что ты выполнишь… то, о чем я тебя попрошу, — внезапно уставил на меня свои усталые глаза папа, пробираясь взглядом в самую душу.
Побежали мурашки по телу. Страх хлыстнул плетью по позвоночнику.
— О чем? — сердце сжалось в ужасе, предчувствуя страшное. — О том, что никому не говорить, что на самом деле с тобой? — взволнованно затарахтела, глупо хватаясь за бредни, как за спасательный круг. — Так я уже дала слово! — немо взмолилась не рушить надежду.