— Федьку… Рогожина, — с всхлипом глоток свежего воздуха. — Ему срок грозит. Очень большой. Очень…
Побледнел до неузнаваемости.
Но мгновение — и затряс головой, будто прогоняя страшное видение.
Нахмурился:
— Это один из этих?! Да?! Из прошлого твоего?! Из тех мра… нелюдей, что с тобой то сотворили?!
— Он там ни при чем! — поспешно. — Пожалуйста! Папа!
— А как же наш договор? — с презрением, давясь яростью. Хотя явно хочет сказать нечто иное, куда более болезненное, грубое. Ранящее. — Вот так ты его выполняешь?! Вот так тебе доверять?!
— Пожалуйста! — отчаянно. Захлебываясь слезами: — Молю! Я на все готова! Всё выполню, что бы когда не попросил! Только спаси! — Миг — и кинулась перед ним на колени, прижав руки к груди: — Умоляю, папочка! Я никогда ни о чем таком тебя не просила! Спаси его!
Ошалел. Забыл, как дышать. Но еще секунды разрывного состояния — и вдруг дернулся. Живо ухватил меня за плечи и силой поднял вверх — поддаюсь. За грудки — и бешено затряс, вопя в лицо:
— Не смей! Никогда больше не смей так унижаться! Ни перед кем и ни ради кого! Слышишь?! — невыносимое, исступленное. Казалось, словно бес в него вселился. — СЛЫШИШЬ?! НИКОГДА!
— Пожалуйста! — смертником. Без Федьки — мне нечего больше терять. И нет, ради чего жить.
Окаменел. Очи в очи, захлебываясь ужасом. С осознанием всего того, что творится вокруг. Со мной.
Еще секунды, минуты зрительного боя — и выигрываю. Я выигрываю. Мотнул головой, выпустил из своей хватки.
Прошелся по комнате, сдирая с лица ладонями напряжение. Миг — и стрелою взор на меня, замершую на собственном суде Фемиды в лице отца.
— Хорошо, — громом. — Посмотрю, что смогу… Но ничего не обещаю.
* * *
— Поздно. Слишком поздно ты сообщила. Там уже все фактически решено. Наверняка сядут. Вопрос только… на сколько.
На выпускной не пошла. И ничьи просьбы не помогли. Даже Аннет на уговоры расщедрилась («это бывает лишь раз в жизни», «не простишь потом себе», «будешь жалеть всю жизнь» и прочие «бла-бла-бла»).
Не смогла. Ничего не смогла… Пусть уже и всё оплачено, и платье давно куплено. Не смогла.
Эти недели, месяцы — сама не своя. Не жила — отбывала.
Было безумно страшно прийти домой и узнать, узнать от отца, что… всё. Конец. Приговор вынесен. И хоть ни о чем больше папа не распылялся, не рассказывал, я знала… знала, что не бросил затею. Что ради меня сделает всё возможное. Но при этом и я все дальше и дальше оказываюсь от Рогожина. Все тверже, крепче и основательнее растет мой долг исполнить старое обещание: и действительно… больше никогда с ними не пересекаться впредь и не напоминать о прошлом.