За шкирку Малого — и потащил силой, поволок куда-то по коридору. В ужасе бросаюсь за ними.
— Ты чего?! Ты что делаешь?! — отчаянно воплю.
Зашвырнул в детскую, что какую-то вещь — и тотчас захлопнул дверь. Слышу детский плач, зов. Кинулась. Хотела, было, протиснуться, броситься к малышу, как в момент преградил путь — не дает Леонид.
— Не смей, с*ка! — исступленно, отчего вмиг все заледенело у меня внутри.
Рывок — в туалет и достал оттуда швабру. Округлились мои очи. Волосы встали дыбом.
Подпер дверь, чтобы Федька не смог выбраться.
Влет ко мне. Пошел медведем — в ужасе пячусь. Руки уже дрожат, ноги подкашиваются.
— Ну, мр*зь! Шал*ва ты еб*чая! Рассказывай! Как ты тут, и с кем без меня тр*халась! И сколько вообще… их было?! Тех, о которых я еще не знаю!
Тотчас ухватил за шею и сжал, сдавил до дикой боли. Согнул меня вдвое — рывок и содрал с меня шапку. За волосы — и потащил в спальню. Швырнул на кровать — налетела на раму. Ударилась со всей дури. Взвыла от боли.
— Ну?! Чего молчишь?! Слова глотнула, или что?! Рассказывай, что за ч**н здесь вчера был?! С какого х** он здесь ночевал?! — кинулся ко мне.
— Мне страшно было! — еще громче заголосила я от очередного рывка, удара, надругательства надо мной.
— Ах, страшно?! Страшно ей, с*ка, было! — язвительно запричитал. — И где он, где тебя успокаивал?! Убаюкивал?! Где?!
Попытки содрать с меня куртку, забраться под платье и стащить колготы, белье.
— Не надо, молю!
— Мама! Папа, мама! — слышу, как отчаянным визгом вторит мне сын, колотя со всей дури в дверь.
— Не было ничего! Леня, не было! Он просто друг!
— Ах, друг! Так и я тебя… по-дружески! Признавайся! Куда он тебя д*лбил?! Ну, с*ка?! Давай! — чувствую уже его всего своей плотью.
— Не надо, молю! Не было ничего! Лёнечка! Не надо!
— Ах, Лёнечка? Ну, хоть раз в жизни я для тебя стал «Лёнечкой»! Пот*скуха ты еб**чая!
А в голове набатом только одна мысль: лишь бы не забеременела. От него. Лишь бы не залетела.
Давлюсь слезами, вою. И стыдно, страшно, что все это слышит малыш. Что его идеал так жутко, низко пал, явив настоящего себя. Свою гнилую, мерзкую суть.
— Не надо, прошу…
Но это Серебров. И ему никогда не было важно мое мнение, слово. Просьбы. Чувства. Я — вещь, тряпка. «Вложение».
А то и вовсе — сплошное разочарование.
Сдавил, навалился на меня, делая свое грязное дело, да так… что только писк и мог вырываться из меня с тихим нытьем, невольно вторя плачу ребенка, что где-то там, в детской, в живом аду.
Звонок. А затем и вовсе кто-то заколотил в дверь, сбивая с настроения Тирана.
Попытки игнорировать, сопротивляться, творить и дальше свой больной разгул, да сдался.