Отвернулась.
К колодцу — надо пойти умыться. Да попить воды.
Встала.
— Эй, ты куда? — тревожное Вали.
— Воды попить.
— Дак, сок вон есть, — узнаю (заботливый, не менее взволнованный) голос Глеба.
— Воды хочу, — напором.
Разворот — и уже ничего не слушая и никому ничего не отвечая, пошла прочь.
Шорох, стук, топот за мной. Обмираю у цели, бросив пытливый взгляд назад.
Шмелев.
Едва попыталась взять ведро и подвесить на крючок (что на цепи), дабы затем спустить оную «конструкцию» в колодец, как тотчас опережает. Не дает. Сам ухватился за несчастное.
— Глеб, я ничего Ему не скажу, — рычу сдержанно, не роняя на «покаявшегося» взор. — Оставь меня в покое.
— Дело не в этом, — обмер. Выпустил тару из своих рук. Глаза в глаза со мной, но мое давление укора — и отвел очи в сторону. — Я не потому… Мне самому… перед тобой стыдно. Не должен был…
— Но сделал, — грубо, хотя сдержано. — Проехали.
— Мне жаль, правда, — взгляд мне в лицо, не касаясь глаз.
Обмерла я, потупив очи.
Прощение. Сегодня все мы — грешники. И всем нам нужно прощение.
Как и мне за то… что пыталась разрушить Их отношения. Любовь.
Покорно киваю я головой.
— Ну, че стоишь? — криво улыбаюсь. Метнула взор на ведро. — Тащи, давай, воду. И слей — хоть умоюсь. А то, наверно, страшная.
— Ты не можешь быть страшной, — с нотами горести усмехается. — Ты очень красивая.
Поддаюсь — заливаюсь уже и я искренней улыбкой (заодно покрываясь румянцем смущения).
Впервые мне кто-то подобное говорит.
— Но лохматая, — неожиданно добавил и заржал.
Рассмеялась и я, тотчас спрятав очи, уже вконец сгорая от стыда. Задергалась, приглаживая руками свою шевелюру, пытаясь пальцами расправить пряди, распутать колтуны.
— Давай помогу, — резво подался ко мне.
— Не надо, Глеб, — испуганно дернулась, пытаясь остановить.
Не послушался. Уверенный напор — и принялся поправлять где-то на макушке локоны, а одну, боковую прядь, и вовсе заправил за ухо. Улыбнулся.
Усмехаюсь смущенно и я.
Но дрожь по телу. Страх. Как бы не пыталась, а то… что пережила ночью, не в состоянии я так быстро отпустить.
Силу воли в кулак — рисую непринужденность:
— Так ты мне воды наберешь?
— А, да! — живо кинулся к ведру и, подвесив оное на крюк, принялся опускать в колодец…
* * *
Весь вечер за мной Глеб по пятам.
Паломник, фанатик новоявленный.
Раскаяние — жестокая штука.
Спасибо, что хоть не пытался коснуться меня, обнять. Так только — одна сплошная учтивость.
Но… зато о Феде и о… Инне некогда было думать. Все время, что двести двадцать, меня пронзал его голос. Шмелёв. Всё тот же Шмелёв.
— Глеб, — уже истерически хохочу я, вперив в него взгляд. — Я. иду. в туалет! Понимаешь? — язвительное. — Сама справлюсь. Ты там мне не нужен.