Гегель не мог быть преодолен в рамках идеализма, и ни одно из идеалистических учений не могло помочь в этом отношении. Здесь мог выручить только материализм.
Докторская диссертация еще не свидетельствует о переходе Маркса на позиции материализма, но она свидетельствует о неудовлетворенности идеализмом, который оторвал философию от действительности, увел ее в область спекуляции. В результате между философией и «миром», между мыслями и действительностью образовался разрыв. «Мир чужд философии, философия чужда миру». Одушевленная стремлением «осуществить» себя, философия «вступает в напряженное отношение к остальному».
В то время как «мир» становится философским, философия желает стать «мирской». А это значит, что рушится «самоудовлетворенность и замкнутость», которая была присуща гегелевской философии.
Гегелевская философия начинает распадаться в учениях гегельянцев.
«То, следовательно, что является сначала превратным отношением и враждебным расколом между философией и миром, становится потом расколом отдельного философского самосознания самого внутри себя и, наконец, проявляется как внешнее разделение и раздвоение философии, как два противоположных философских направления».
Маркс обрушивает свой убийственный сарказм на подобострастных и несамостоятельных последователей Гегеля. Второстепенные, лишенные всякой индивидуальности фигуры обычно прячутся «за спиной какого-нибудь философского великана прошлого; но вскоре из-под львиной шкуры становится виден осел, жалкой пародией звучит плаксивый голос какого-нибудь новоиспеченного манекена».
Саркастическими штрихами Маркс рисует образ вооруженного двойными очками лилипута, который, стоя на отходах великана, с удовольствием возвещает миру, какой поразительно новый горизонт открывается с этой точки зрения, и делает смешные усилия доказать, что не в бурных порывах сердца, а в той «плотной, массивной основе», на которой он стоит, найдена новая точка Архимеда. «Так появляются философы волос, ногтей, пальцев, экскрементов и тому подобные субъекты…»
Здесь Маркс выступает, с одной стороны, против убогой позиции правых гегельянцев, а с другой – против культа Гегеля, против того, чтобы дальнейшее развитие философии шло только за счет интерпретации различных черт и сторон гегелевской философии.
В этом отношении судьбы философии Гегеля сопоставимы с исторической судьбой философии Аристотеля, из которой средневековые комментаторы выхолостили все живое. Из идей Аристотеля сделали своего рода молитвенник, его авторитетом подкрепляли авторитет религии. Вера в непогрешимость его идей доходила до абсурда. Рассказывают, например, что, когда некоего иезуитского профессора в XVII веке пригласили посмотреть в телескоп и убедиться, что на солнце есть пятна, он ответил астроному Кирхеру: «Бесполезно, сын мой. Я два раза читал Аристотеля с начала до конца, и я не обнаружил у него никакого намека на пятна на Солнце. А следовательно, таких пятен нет».