Ну вот, давно бы так, подумал я и стал осторожно вести свою линию дальше:
— Насчет уплотненной до камня провинции — это мне понравилось. А вот относительно перевоплощений… Вряд ли человек, который переезжает из периферии, как принято говорить, в столицу, может в одночасье измениться, стать черствым и заносчивым. Так же, как и не может мгновенно стать лучше, чем был.
Водитель подозрительно посмотрел на меня, одухотворенного своей речью:
— Простите, но я опять за свое: вы случайно каким-нибудь внештатным корреспондентом… Нет? В какой-нибудь заводской многотиражке? Нет? Ну, ладно, показалось. Так вот, дело в том, что ведь случай, который я упомянул, он же совсем недавний. А по содержанию, можно сказать, — просто живой анекдот, пустяк, тьфу на него! Сам по себе большого внимания не особенно достоин. Я как-то раз карточного кидалу за шиворот из машины вытряхивал, — вот то был случай, не чета этому! Но ведь семя-то упало на взрыхленную почву! Получается, Вронский — капля, переполнившая чашу. Ладно, уж если на то пошло, вот другой эпизод, более ранний. Я вас не утомил?
— Что в дороге может быть лучше беседы! — воскликнул я. — Разве что липецкие сырки! — Я попытался рискованно пошутить, и, судя по реакции водителя, шутка прошла успешно. Он, не спеша, принялся за новую историю:
— Лет через десять после армии довелось мне лететь в командировку в Магнитогорск. Только на инженерную должность меня поставили, после заочного института. О транспортной схеме сами только что говорили: откуда лететь? — из Москвы, из нее родимой! До этого, бог от Москвы оборонял: если куда ехать, то поездом, автобусом. А тут один вариант — аэропорт, срочно. А в Москве, правильно вы предположили, родственники есть. Знал, что есть, но контактов на тот момент никаких. Мать проведала, что будет у меня столичная оказия, и говорит: сынок, увидься, Христа ради, в Москве с Генкой, братом твоим троюродным, спроси хоть, как его мать последние годы доживала, больно мы с ней дружны в молодости были. И вам бы надо знаться. Гостинчик передай, то, се. Сентиментальная блажь, словом, могла бы и письмо написать. Ладно, согласился, какие ее радости на старости лет. Тем более, и сам не против был с Генкой повидаться, вместе детство воевали, в одном рабочем поселке. Достал я, через других дальних родственников, телефон этого Генки. Позвонил прямо из Липецка, перед отъездом. Узнал он меня, только, слышу, без особой радости разговаривает. Их же, москвичей, гости незваные, я понимаю, часто некстати донимают. Я парень понятливый. Мало ли что у человека сейчас, какие проблемы. Может, у него там теснота дома, неприятности, не до гостей. Я ему: Ген, проездом в Москве буду, завтра вечером; заскочить, извини, не могу, ты бы сам, что ли, подкатил в аэропорт, как раз после работы, я бы хоть на тебя посмотрел, гостинчик от тетки передал. То есть дал понять, что не собираюсь стеснять, ночевать ни в коем случае, но видеть бы его рад. Он, правда, немного повеселел, точнее, успокоился, по голосу. Ладно, говорит, подкачу. На следующее утро прибыл я на поезде в первопрестольную. Времени до отлета — море. Решил в ГУМ смотаться. Вышел с вокзала, спросил у москвички — средних лет москвичка; красота такая, я бы сказал, ледяная — спросил у этой гражданки, вежливо спросил: гражданка, тетенька, а где у вас тут поблизости метро? А метро-то, оказывается, буквально у меня под ногами, в подземный переход только нырни. Она так, высокомерно, уничижительно… Не сказала, а указала… Надменным эдаким, презрительным — не кивком даже, а взглядом! Взглядом указала мне мое место: вниз! Из земли, из грязи пришедший, — под землю вон! Вот так!..