Представим себе сегодня «чистый», индустриальный капитализм. Это ведь тоже ничуть не менее, а то и более нездоровая система. Ныне развитие той или иной капиталистической державы полностью определяется тем, насколько она сумела угадать и начать строить свое постиндустриальное завтра. Ярчайший пример — Япония.
Наша общественно-политическая система в 20-е и 30-е годы могла развиваться и, наконец, просто быть лишь постольку, поскольку вся, безоглядно, была опрокинута в свое будущее. Будущее это для полуфеодальной России было будущим индустриальным.
Вопреки чудовищным патологиям сталинской системы общество было живым. Мы и теперь задаемся вопросом, как совместить репрессии, культ личности — и, безусловно, духовный тип человека, сформированный в эпоху индустриализации. Классификация по принципу «было плохое, а было и хорошее», чем занимались и с успехом продолжают заниматься «шестидесятники», сегодня абсолютно неубедительна.
Про плохое говорится ярче, активнее, энергичнее, а раз так, то — вопреки исторической правде — общество, и прежде всего молодежь, убеждается: было только плохое, хорошее — идеологический блеф. «Шестидесятники» сметены, начинается шабаш. Сказать же подлинную правду о сталинизме можно лишь изменив систему интеллектуальных координат и жестко разграничив понятия — «общество» и «система». В какой-то мере именно степень обладания будущим определяет уровень иммунитета общества по отношению к патологиям своей системы. Не понимая этого, мы можем лучше или хуже анатомировать труп или же разыграть черную мессу. Но ритмы и противоречия жизни в тот бесконечно сложный период будут от нас ускользать. Инструменты не те, технологии исследования неэффективны.
К концу 40-х годов индустриальность в СССР из радужной перспективы превратилась в прозаический факт. Перед страной во весь рост встала проблема «нового» будущего. Решить ее маразмирующий сталинизм, естественно, не мог. На Хрущева и пришедшую с ним команду «шестидесятников» была возложена сложнейшая историческая миссия — реформировать, вывести из кризиса индустриальный социализм и — одновременно — дать стране будущее.
Итак, Хрущев, понимаемый сегодня в основном лишь через призму либерализации, должен был решить многие задачи помимо разоблачения «культа». Само по себе такое разоблачение могло лишь «подживить» начинающее окостеневать общество на сравнительно недолгий срок — за счет высвобождения негативной энергии по отношению к действительно чудовищным злодеяниям сталинизма.
«Сжигая» сталинизм, можно и нужно было разогреть общество прежде всего для антикризисной реформы индустриального социализма. Реформы такого типа — это совокупность мер, эффективно и в кратчайшие сроки устраняющих только самые крупные наросты и патологии, мешающие решить проблемы развития. Дальнейшее и более скрупулезное копание в механизме, не обладающем энергией будущего, бессмысленно. У каждого общества есть естественные пределы в улучшении своего настоящего, и нелепо делать его более привлекательным, чем оно могло бы быть. Во сто крат важней думать о будущем. С упорством, достойным лучшего применения, «шестидесятники» «чинили» хозяйственный механизм, «догоняли» индустриальный капитализм по производству вещей на душу населения и вязли в этих «улучшениях». Искренне желая сделать индустриальный социализм лучше, чем он мог стать по своей природе, они делали его хуже, чем он мог бы быть. Так чересчур чадолюбивые родители пытаются «вогнать» свою неказистую дочку в стандарты суперзвезды, принося в жертву не только ее здоровье, но и здоровье ее детей, свое будущее…