" — воскликнул капитан. Затем, глядя в лицо посетителя: "Герр Бэдд, я вам глубоко сочувствую. Это страшная вещь, в любом случае, и её не опишешь словами, когда это касается того, кого мы любим. То время, в котором мы живем, не оставляет счастья никому из нас".
— Я знал, какой может быть ее судьба, товарищ Монк. Но так или иначе, нельзя к этому быть готовым.
— Она была великолепная девушка, одна из тех, кто должен быть во главе германского правительства, а не те монстры и безумцы, захватившие власть.
— Вы думаете, что нет никаких шансов, что она может быть живой?
— Живой? Да, вполне возможно. Но лучше мертвой.
— Я борюсь с собой днем и ночью. Я должен сделать что-то, чтобы спасти ее. Но что я могу сделать?
— Что можно сделать, за исключением того, чтобы воевать с фашистами здесь, прямо сейчас. Мы получаем удовлетворение, посылая их туда, где они не могут сделать никакого дальнейшего вреда. Наша война называется сдерживающими действиями. Чем дольше мы можем держать их здесь в Испании, тем больше времени мы даем остальной Европе понять, какая опасность ей грозит. И нацисты, и фашисты не ожидали этого, я вас уверяю, что это здорово нарушило их планы. Может быть, это позволит им узнать, что есть в душах свободных мужчин и женщин, и заставит их больше подумать прежде, чем напасть на следующее демократическое правительство. По крайней мере, это должно быть нашей надеждой.
IX
Ланни понял, что он прибыл к месту утешения, если таковые существовали в мире. Шум, которым был наполнен этот воздух, исходил из гигантской мясорубки, измельчавшей нацистов. Здесь раса господ, имевшая такое самоназвание, столкнулась с единственными мерами, которые были рассчитаны на них, и единственным аргументом, который они понимали. Это были оружие и методы для избавления от гитлеризма. На них нужно было сконцентрировать свое внимание, забыв обо всем остальном.
"Вы должны понять, герр Бэдд", — продолжал капитан, — "В Испании больше года я наблюдал, как умирают люди. Люди, жившие по совести, ясного ума, многие из которых были или могли стать художниками, писателями, учеными, учителями, интеллектуалами всех мастей. Они не должны были приезжать сюда и умирать. Они могли бы жить вполне благополучно в другом месте. Я познакомился с ними и жил вместе с ними, но потом через доли секунды я вижу их лица, обезображенные выстрелом. Или куски их тел, оставшиеся после взрыва снаряда. Но я должен идти дальше и оставить их, враг там, и мое дело разобраться с ним. Таким образом, вы должны понять, что я привык к смерти, и мои собственные чувства тоже. И есть предел тому вниманию, которое я могу уделить любому одному человеку, независимо от того, насколько он достоин".