Что-то теплое и текучее предупреждает меня о том, что бедро кровит. Да плевать.
Она пахнет как женщина: пот, возбуждение и дезодорант. Ее рука дрожит на моем животе. Рания глубоко размеренно дышит, будто чтобы предотвратить гипервентиляцию. С каждым вздохом ее ноздри раздуваются, а полные губы сжимаются и расслабляются, дрожа от сдерживаемых эмоций. Ее грудь поднималась и опадала, приковывая мой взгляд. Ее юбка — а она всегда носит немножко коротковатую юбку, которая обозначала ее профессию в этом мире совершенной скромности — сползла до бедер. Она небрежно прикрывает себя одной рукой. У нее бесконечно длинные ноги, мили теней и кожи притягивают мои руки к себе.
Я чертовски сильно пытаюсь сопротивляться ее гипнотическому влиянию. Я как Одиссей, привязанный к мачте и притянутый смертоносной песней сирен. Только если не учитывать, что сдерживающие меня узы слабые и скоро уже совсем развяжутся — нематериальные веревки, состоящие только из моего разрушающегося самоконтроля. Рациональность умирает в битве против силы ее красоты. Понимание правильного и неправильного становится бессмысленным от воспоминаний о том, как ее губы терлись о мои.
Черт.
Я целую ее. Двигаюсь к ней медленно, будто приближаюсь к пугливому дикому животному, подняв одну руку, чтобы потянуть Ранию вниз, к себе. Из-за страха, ее и без того большие глаза расширяются. Дрожь распространяется по всему ее телу, но она не отстраняется.
Мои жесткие потрескавшиеся губы встречаются с ее, мягкими, теплыми и влажными, и во мне взрываются небеса. Глаза сами по себе закрываются, отягощенные блаженством от ее поцелуя. Она такая нерешительная, такая аккуратная и сдержанная. Я и не смею коснуться ее. Не смею.
Поцелуй, поцелуй, просто поцелуй. Но, Боже, какой же он невероятный! Я возбужден, напряжен и тверд из-за ее вкуса, из-за ощущений. Опьяненный ею. Я трясусь с ног до головы от попыток держать руки при себе и продолжать целомудренный поцелуй. Это заранее проигранная битва.
Потом ее рука покидает колено и касается моего лица — ладонью к щеке — накручивая на пальцы волосы у уха. Что-то внутри меня набухает до немыслимых размеров из-за нежности этого жеста; оно будет расти, пока я не лопну, не заплачу или не закричу от радости. Простое невинное прикосновение, в котором так много смысла. Женщина, которая продает прикосновения, которая, должно быть, видит в мужчинах лишь злобных тварей, которая видела худших монстров, которыми могут быть мужчины, целует и касается меня.
А ей не следует. Я ведь ничем не лучше. С ножом, с пистолетом. Я убивал голыми руками. Разрушал винтовкой семьи. Делал столько ужасных вещей…, и я ее жажду, хочу ее. Мне нужна она, и это плотская нужда.