И богиня меня приняла благосклонно, десницей.
Взявши десницу, рекла ко мне так и молвила слово:
«Юноша, спутник бессмертных возниц ! О ты, что на конях,
Вскачь несущих тебя, достигнув нашего дома,
Радуйся! Ибо тебя не злая Судьба проводила Этой дорогой пойти — не хожено здесь человеком —
Но закон вместе с правдой. Теперь все должен узнать ты:
Как убедительной Истины непогрешимое сердце,
Так и мнения смертных, в которых нет верности точной.
Все ж таки ты узнаешь и их: как надо о мнимом Правдоподобно вещать, обсуждая все без изъятия.
Фр.5 Мне безразлично, откуда начать, ибо снова туда же Я вернусь.
На этом заканчивается «Проэмий». Богиня открывает Пармениду, пришедшему дорогой, неведомой человеку, что есть два пути: путь истины и путь мнения (дорога смертных). Избранный муж, ведомый Законом и Правдой, внимает речам Богини.
Фр.2 Ныне скажу я, а ты восприми мое слово, услышав,
Что за пути изысканья единственно мыслить возможно. Первый гласит, что «есть» и «не быть никак невозможно»: Это — путь убежденья (которое Истине спутник).
5. Путь второй — что — «не есть» и «не быть должно неизбежно»:
Эта тропа, говорю я тебе, совершенно безвестна,
Ибо то, чего нет, нельзя ни познать (не удастся), Ни изъяснить...
Фр.3 ... Ибо мыслить — то же, что быть...
Откровение о бытии и небытии (ничто), воспринятое Парменидом, несет в себе утверждение об истинности пути убежденья, фундаментом которого выступает незатейливое и не вызывающее лишних вопросов «есть». Ницше мог бы поспорить с тем, что «мыслить — то же, что быть», поскольку настаивал на том, что мышление и бытие ни в коем случае не могут быть тождественными. Немецкий философ считал, что «мышление должно быть неспособным приблизиться к бытию и его схватить».
Парменид, устами Богини провозгласивший: «Бытие есть, небытия нет», указал на невозможность и ложность другого [небытийного] пути. И верно: как помыслить то, что не-есть? Мыш-
ление, совпадая с бытием, исключает небытие из сферы мысли, отвергая небытийный путь как тропу заблуждения. Однако если бытие Парменида имеет предел, то его имеет и мысль. Ее пределом становится предел вопрошания. Последователь Парменида Мелисс вступит в спор со своим учителем, и будет утверждать, что бытие беспредельно, ибо, будь у него предел, за этим пределом окажется не что иное, как небытие. Бытие Парменида сферически замкнуто, т. е. шарообразно (безусловное влияние Ксенофана), едино и неподвижно. Не имея ни прошлого, ни будущего, оно всегда находится в настоящем. Мы можем задаться вопросом: что есть предел? Предел — это сама Д1кщ И шаг за пределы, интеллектуальный рывок к небытию, опасное вопрошание о другом Начале, о Ничто, попытка мыслить иначе — наказуемы Эриниями. «Солнце не переступит меры, иначе Эринии, слуги Дике (Д1кп), его настигнут». Там, где доминирует Аполлонический Логос, переступить меры не смеет ни Солнце, ни человек. Аксиомой Аполлонического мышления становится: «Иного, кроме бытия, и нет, и не будет» (Аполлонический Логос, не допускающий наличия Другого). Нельзя усомниться, поскольку даже сомнение — это уже преступление границы. «Мощно Ананка держит в оковах границ, что в круг его запирают, ибо нельзя бытию незаконченным быть и не должно». Бытие, представая как сущность сущего, закругляясь, замыкаясь в себе, сферически завершаясь и устанавливая предел, имеет в себе нечто «телесное», что первым, кажется, отметил С. Трубецкой, говоривший о всеприсущем «вселенском теле» (с оговоркой, что эта телесность «сверхчувственна»). У Парменида оно «подобно глыбе прекруглого Шара».