К двум часам дня вернулось не более половины старшеклассников, по ждать дольше уже было нельзя. Ворота закрыли, через проволоку пустили ток, и Небесный дар стал внимательно прислушиваться к звукам за воротами, как будто на школу должно было напасть само небесное воинство.
Вплоть до четырех часов он не обнаружил никакого шевеления и несколько устал. Хватит, пора отдохнуть, в нем взыграло отцовское начало. Он отправился в учительскую — ведь он был заместителем начальника разведотдела! — взял чашку, из которой пили учителя, выпил чаю и разомлел. Нашел укромное местечко и сел, поставив меч рядом с собой. Его стало клонить ко сну. Он закрыл глаза и, казалось, едва задремал, как вдруг кто-то разбудил его. Перед ним стояли два охранника:
— Как тебя звать?
— Небесный дар, — ответил он ошеломленно.
— Что здесь делаешь? — спросил один, в то время как другой что-то записывал в книжку.
— Я заместитель начальника разведотдела!
— Заместитель начальника? Ну и ну! — засмеялся охранник, смерив Небесного дара взглядом. — Уходи, убирайся домой!
— Но ведь я на посту, — нерешительно возразил Небесный дар.
— Убирайся, щепок! — Охранник схватил его за плечо и подтолкнул к выходу.
Во дворе Небесный дар совсем обомлел: повсюду были охранники. Оказывается, новый директор, узнав, что ворота загорожены электрической сетью, перелез через школьную стену по приставной лестнице. Небесному дару пришлось вернуться домой, хотя он и жалел, что ему не удалось вступить в смертельную битву.
Через два дня мальчик решился заглянуть в школу. Лозунги на воротах там уже сменились: «Приветствуем нового революционного директора!», «Долой старого директора — прихвостня империализма!». Он узнал почерк: эти лозунги писал их классный руководитель. Рядом с воротами было приклеено объявление, где сообщалось, что десять учеников, в том числе Небесный дар. исключаются из школы!
Небесный дар обомлел. Что это за шутки, уж не ошибся ли он? Нет, и объявлении было ясно написано его имя. Он не посмел зайти в школу и расспросить — тем более что возле ворот стоял вооруженный охранник. Матери он тоже не посмел ничего сказать, потому что в последние дни она плохо себя чувствовала. Но и не сказать нельзя — это ведь не утеря какого-нибудь карандаша. Что же делать? Размышления не помогали, от них он, казалось, еще больше глупел. Незачем размышлять, лучше пойти к маме и, если она будет в хорошем настроении, чистосердечно во всем признаться. Напустив на себя беззаботный вид, он вошел в комнату матери, но растерянное выражение лица выдало его, она сразу все заметила: