– Я думала, что мы можем быть вместе. Потому что я Вас… – скажет? Сможет? Должна. – …любила.
Произнесла. И прикрыла глаза, понимая, что, наконец, позволила себе быть идиоткой – полной и беспросветной. И почему бы тогда не быть ей до конца, с триумфом?
– Да, каждую минуту, каждый день. Я мечтала, что однажды Вы сможете стать моим мужчиной… Представляете, насколько я глупая? Ведь если Вы хотели бы, Вы бы…
– Я не могу, – ответили ей хрипло, и то были первые слова Мастера Мастеров. – Даже если бы захотел, не смог бы.
«Если бы захотел… Если…» – это вспороло капустные листы вместе с кочерыжкой.
– Белинда, мне жаль это говорить, но я не человек. Мы – представители Комиссии – другие. Человеческие женщины не могут нас касаться. Хочешь, я сниму перчатки, и ты проверишь?
– Я верю, – отозвалась Лин легко и грустно, как будто ей только что сказали, что Волшебник, приносящий подарки на Новый Год, не Волшебник вовсе, а кусок теплого дерьма – хочешь потрогать? Зачем трогать, если сказки уже и так нет.
– Нельзя касаться, значит…
Она не понимала, что именно испытала в этот момент? Боль? Или облегчение?
– Значит, я ошибалась. И Вы не могли быть моим мужчиной…
Сколько времени и эмоций она сохранила бы, признайся она во всем с самого начала?
– Не мог бы. Прости меня.
Перед ней никто и никогда так не извинялся – с такой искренностью.
– Что Вы… Это Вы…
– … но я могу быть тебе другом. Всегда.
Большое предложение, щедрое. Но Лин слышалось другое: «Вы не выиграли джекпот, увы, но мы можем предложить вам поощрительный приз – набор носовых платочков…»
– Спасибо.
Сколько они провели в молчании? В тупом, колющем ее, как шипы.
– Я пойду, ладно? Вы не обижайтесь.
Ей почему-то было стыдно за ту печаль, которая затаилась в его глазах. Она совсем этого не хотела…
– Помни, что ты всегда можешь сюда прийти. В любое время.
– Я буду, – Лин уже шагала к двери, которой хлопнула в прошлый раз. – Помнить.
«Спасибо», – добавила уже в коридоре.
«Ну и как? – спрашивала себя, шагая к лифтам. – Было просто или сложно?»
Препарированной душе было плевать на вопросы с психологическим подтекстом – душе хотелось плакать – надрывно и долго.
И не трогайте меня никто.
Вместе с закрывшимися дверями лифта, Белинда прикрыла веки.
* * *
Сиблинг не знал, придет ли она еще – он знал другое: он только что соврал. В нем все смешалось воедино – сожаление и радость. Сожаление, от того, что Белинде пришлось отказать – она ему нравилась, но он ее не любил. Уважал – да, относился с заботой, учил.
Пальцы нащупали в кармане записку, некоторое время назад подброшенную ему в машину неизвестным отправителем: «