Как пред огромным полотном, стоят, не разнимая рук,
Над Ниццей. Поглядеть на них охотно встал бы я тотчас.
Не отличало их ничто от остальных влюбленных пар.
Они одни, они молчат, они мечтают без конца,
Стоят, почти не шевелясь, и слушают свои сердца.
Вокруг пустынно, ветерок легко касается лица.
Машина, не замедлив ход, вдруг выхватила светом фар
Весь в суете и толчее Лазурный берег в этот миг,
Велосипеды, и цветы, и женский крик, и шум, и гам,
Взамен распятий у дорог бензоколонки по углам,
Торговых агентств и контор убогий и бумажный хлам, —
Все перевернуто вверх дном, неразбериха, шум и крик.
Цукаты, чайные, кафе, и люди, люди всех мастей.
Во что поверили они и кто в расчетах им помог?
Юнцы с глазами хищных птиц стоят картинно у дорог.
Откуда убежал толстяк, который словно бы продрог?
Мчат из Каира в Роттердам Робер Макэры наших дней.
И Мирамар и Беллавист с их языком во вкусе шлюх,
Какие пошлые дворцы, лазурь балконов и колонн,
Бомонд, звонком зовущий слуг, где действует одна закон:
Перекупить, перепродать, — казалось, все осилил он,
Но вот я встретил двух детей — и этот нищий мир потух.
И вместе с ним погасла ночь, ее пустой и наглый свет.
Но это место навсегда осталось в сердце у меня.
Предместье. Белые дома. Те двое. Сумерки. Скамья.
Сплетенье рук, молчанье губ… Им вечно буду верен я.
И губы сжатые хранят молчанье, как обет.
Мои губы одни оскорбленья хранят,
Только старость и сухость остались от прошлого дня,
Но за прошлое, сердце, мы побьемся с тобой об заклад.
И однажды позволив вселенной ворваться в меня,
Я хочу превратиться в ее нескудеющий свет,
Рассказать, что увидел во всех изменениях я.
Ад кругом оплету шелком Дантовых вечных терцет,
продолжая его восхождение трудным путем,
На котором сгорает в огне наших лет
Все, что только я знаю и вижу кругом.
Жизнь и смерть меж собою навек сплетены.
Небеса я сплетаю с французским стихом.
Я — Смелый
[1], который на поле войны,
Может статься, в тот вечер и дышит еще и живет,
Но его потроха уже птицам и вотру видны.
Услыхать меня могут одни лишь солдаты, которым вспороли живот,
И глаза мои полны уже отвратительных мух,
Ночь меня наполняет, муравьи населили мой рот.
Я уже безобразен, уже заморожен и глух
И не знаю, смогу ль в черном холоде лет,
Мой суровый рассказ, прошептать тебя вслух.
Кто услышит последний мой вздох и увидит последний мой взгляд
Что я выберу в страшный мой час,
Из всего, чем я жил, что любил и чему я был рад?
Для чего я веду этот горький рассказ
Из своих сокровенных глубин и о чем мое горло хрипит?
Что он значит, мой хрип? Он мне песни дороже сейчас.