И будут ставни плясать на стене, и в глубине твоих глаз
Золотые точки будут гореть — начало ясного дня.
Ты будешь ждать меня из глубины моих туманных дорог.
Ты на подушке своей легко головою пошевелишь.
Ты повернешь рычажок приемника, и вспыхнет зеленый глазок.
Чуть слышно играть, не будя меня, ты ему разрешишь.
Оставив меня в пустыне, ты музыку будешь ловить,
Пока голоса не возникнут, то близко, то издалека.
Тогда другой шепоток листвы поищет твоя рука,
Затем, чтоб еще немного в бездумном покое побыть.
Потом нетерпенье придет, и рассердишься ты чуть-чуть
За то, что в романе, который мы читаем в постели вдвоем,
Я почему-то запаздываю страницу перевернуть —
Набрел на какой-то образ и задержался на нем.
Застыть на краю раздумья, — бывает со мной, — точь-в-точь
Бокал, который наполнили горечь, грохот и мрак,
Море, которое гаснет, когда зажигают маяк…
Я представляю, как давит тебя эта прошедшая ночь.
Нагромождение снов. Тяжелая кровь в ушах.
Небо, белое и голубое. Балконы в первых лучах.
И рядом другой, словно камень в воде, и с ним поделиться нельзя.
Словно камень в рокоте улицы, в торопящемся гуле машин…
Может, в этой смутной пустыне наконец он устанет один?
Может, снова все станет возможным, когда он откроет глаза?
Но я не открою глаз, и будет мой лик недвижим.
Я не знаю его — по рассказам твоим я представлю его и пойму.
По этой заре на твоем челе, по близкому рту твоему,
По макам, к которым поднят твой взгляд, и по ресницам твоим.
То незнакомое мне лицо, которое я никогда
Ни в зеркале, ни в воде взглядом не уловил.
То лицо для тебя одной, что создавали года,
Лицо потайное, лицо для жизни, когда я тебя любил.