Впрочем, старухам гораздо более существенными казались события, предшествовавшие Асиной смерти. Мол, на Красную Горку девочка упрашивала родителей созвать подружек к ней в гости.
— Зачем, — удивлялись взрослые, — у тебя же не день рождения?
— Я хочу попраздновать вместе с ними со всеми, — отвечала Ася.
«Детская блажь», — отмахивались родители, но теперь просьба ребенка выглядела совсем в ином свете, казалась вещей и истолковывалась как желание попрощаться со своими подружками. Еще передавали бабки, что Василий со своей женой в последнее время ожесточенно ругались и дело у них шло чуть ли не к разводу. Дескать, именно поэтому дочь и отправили к бабушке раньше срока. Жена его, говорят, гуляла... А еще у матери Василия — у бабушки, к которой отправили Асю, накануне задавило беременную козу трактором... Главным для старух был набор недобрых обстоятельств, предрекавших, по их мнению, несчастье, — эта дающее потайное утешение вера в то, что Господь предупреждал, предзнаменовывал, посылал знаки предостережения, которым люди не вняли. Теперь только и остается, что принять случившееся со смирением. Такой взгляд на вещи, насколько мне известно, внушался и родителям девочки, и обезумевшей от горя и страшного чувства вины бабушке...
...Вскоре на двух машинах приехали товарищи Василия — несколько молодых парней, одетых в милицейскую форму, и от имени начальства попросили помочь им в выборе места для могилки. Мы вместе походили по кладбищу и присмотрели подходящий участок неподалеку от северной церковной стены, рядом с кладбищенским ограждением из сваренных арматурных прутьев, через дорожку от которого стоял дом, где я жил. Из окна я видел, как милиционеры, достав из машин лопаты, неспешно приступили к рытью могилки. У соседней плиты они разложили на газете какую-то нехитрую закуску, поставили несколько бутылок водки и стаканы. Побросают землю, закурят и рассядутся на траве. Немногословно пьют, беспрерывно дымят сигаретами, жуют молча.
Василий с посмуглевшим лицом, как будто он обгорел изнутри, появлялся несколько раз на дню. Не разбирая дороги, вслепую пролетал на своем уазике до самых кладбищенских врат, взметая пыль, жал на тормоза и топал к могиле. Присев на корточки, разминал пальцами землю, расспрашивал о чем-то своих друзей и шел ко мне. Во второй и в третий раз, видно, не отдавая себе в этом отчета, он говорил мне одно и то же: «Отец, я вам полностью доверяюсь, сделайте все, что полагается для Аси по полной программе...»
В один из приездов он, словно при неловком движении, когда защемится нерв или кольнет сердце, охнув, присел на краешек дивана. Я, испугавшись, бросился к нему, чтобы поддержать, но он лишь отмахнулся от моей помощи, показав рукой: отойдите, не мешайте! Я оставил его в одиночестве, вышел на кухню и, сидя за деревянной перегородкой, слушал, как он плачет. Он плакал долго, ревел, как ребенок, от невыносимой обиды и боли, что-то ласково приговаривая сквозь всхлипы.