За зиму мы пересекались с Василием несколько раз, и всегда где-нибудь на дороге. Я шел в село на требы или в магазин, а он разъезжал на своем потрепанном уазике по окрестным селам: где-то залезли ночью в ларек, где-то увели корову или подрались по пьяной лавочке... Если нам оказывалось по пути, он подбирал меня, если же нет, то приветственно гудел и махал рукой. Встречать Асю мне больше не приходилось, но, когда Василий подвозил меня, я всегда передавал ей привет. Однажды, уже весной, перед Пасхой, его тупоносый мотор, подпрыгивая на рытвинах, прокатил мне навстречу, коротко просигналил и помчался дальше. На мгновение в окошке показалась маленькая ручка и мелькнул за стеклом знакомый розовый бант.
На второй неделе по Пасхе, в самую прекрасную пору, когда вовсю распеваются соловьи, тревожа душу, под вечер пришли пожилые женщины из села. Я как раз направлялся к водокачке и увидел их, бредущих от поворота. Чтобы не смущать легковерных на приметы бабок, я отставил пустые ведра в сторонку и стал дожидаться, пока они приблизятся. Бабушки подходят к церкви, степенно крестятся положенное число раз, кланяются ей низко в пояс, а потом — и в мою сторону. Старшая из пришедших, бабка, усерднее других посещающая службы, берет на себя роль говорить от имени всех. Прочие стоят молча, опустив тяжелые руки по швам. Старшая снова кланяется, жалостливо улыбаясь, и заглядывает в глаза, чтобы ее признали:
— Я — Нюра. Помните, которая картошку носила?
— Помню, матушка, помню, конечно. Что у вас стряслось?
Нюра начинает выть протяжно и тонко, заливаясь слезами, в мгновение ока покраснев и сморщившись. Через причитания и всхлипы она с трудом выговаривает:
— Батюшка, у нас бя-я-да!
— Господи помилуй! — Я уже сам не свой и готов тормошить Нюру, чтобы она не тянула, а поскорее выкладывала, в чем дело. Нюра же все причитает:
— Ой, горе-то, горе!.. — Она качает головой из стороны в сторону и бьет себя сухими ладошками по щекам. — Асенька, дочка Васи-милиционера, знаете? Померла-а...
Как ветер веером волнует побелевшие нивы, так пробегает колыхание плача по бабкиным плечам:
— Ох, го-о-ре!..
— Померла? Да как же? Василий только вот был на Пасху... Как же так?!
Теперь уже, сморкаясь в концы своих темных платков, старухи наперебой рассказывают, как все случилось. Тяжело смотреть на их лица. На них запечатлена укоренившаяся привычка к горю. В их передаче отрывочных деталей, порой не имеющих прямого отношения к случившемуся, представить себе картину неожиданной Асиной смерти было почти невозможно. Как позже удалось узнать от ближайших родственников, Ася погибла нечаянно и нелепо. Девочку отправили в соседнюю деревню к бабушке. Та, как и положено, присматривала за внучкой, то и дело выглядывая и проверяя, чем она занимается на улице, и отвлеклась буквально на несколько минут, стоя у плиты, пока Ася играла у клетки для цыплят — нехитрого строения из реек и проволочной сетки в форме маленького домика. Пора для вывода цыплят еще не подошла, и клетка стояла на торце, узким окошком вверх. Асе взбрело на ум забраться внутрь через это окошко. Опускаясь головой вниз, она зацепилась платьицем за края проволочной рамы, перевернулась и повисла на платье. Тех нескольких минут, пока бабушка кричала в окно и, не дождавшись ответа, кинулась искать Асю, хватило для того, чтобы малышка задохнулась. Очень уж хрупкой она была...