И вот журнал лежал на выдвижном столике, а я пальцами старалась разгладить его смятую обложку. Таким он пришёл – уже немного испорченным, хоть и вложенным в картонный конверт, с указанными на нём моим именем и адресом. Поверх плеч и макушек участников группы были напечатаны разные заголовки. Взгляды почти у всех были сфокусированы на чём-то в отдалении, только отец смотрел прямо в камеру. Мы давно с ним не виделись, но я знала его лицо. Несмотря на пролетевшие двадцать лет, я была уверена, что внешне он не изменился: довольный, невозмутимый, будто бы знал что-то, чего не знала я. Как написать хит, к примеру. Или как уйти и не вернуться.
Мама была совсем не такой. Она, к примеру, запросто могла сделать вид, что не являлась Мэг Феррис, той самой рок-звездой. Какой-нибудь парень мог подойти к ней на рынке возле лотка с морковью – той, что без ГМО, с ботвой! – и сказать: «Привет, а ты не Мэг Феррис?». И мама начинала чётко следовать заранее продуманному сценарию.
Специально для таких ситуаций она довела до совершенства смену выражений лица. Для начала: «Кто, я?», после чего: «Да сколько можно!», а затем: «Ну, да, да, но она не я! Спасибо за комплимент, дружище!». Всё выступление занимало около десяти секунд, а потом она говорила: «Да мне все говорят, что я похожа на нее. Хотелось бы!». Она ослепительно улыбалась, а бедный парень начинал смущаться, держа в руках пакет с помидорами или домашним чеддером, в итоге сдаваясь: «А, ясно», и медленно шел прочь. Или мог нарочито весело сказать: «Обознался!», и оба начинали смеяться странным неестественным смехом, свойственным никудышным актёрам. Ещё могла появиться жена этого парня или подруга, чтобы утянуть его за собой к латку с зеленью. Может, маме и было сорок два, но выглядела она ого-го как. После всего этого Мэг Фэррис «под прикрытием» торжествующе оборачивалась на меня, как будто рассчитывая на бурные аплодисменты.
Каждый раз я думала о том, чтобы сказать правду случайно встретившемуся фанату, просто чтобы посмотреть на мамину реакцию. Именно поэтому было странно, что я до сих пор этого не сделала, хотя у меня был шанс, прямо здесь. Пока я была в самолёте, а она – на земле.
Моей соседке – женщине в длинном строгом платье бирюзового цвета и сандалиях на высоком каблуке – я дала бы лет тридцать восемь. Когда самолет начал разгоняться на взлетной полосе, женщина угостила меня жвачкой, но пока это было «потолком» нашего общения. Зато, заметив мой «SPIN», соседка чуть слышно ахнула, и я почувствовала, как сами собой в голову полезли лживые оправдания, словно из тайника семейки Феррис.