– Знаешь, а я ведь любила представлять себе, что на самом деле моим отцом был кто-нибудь из тех, с кем они обычно играли. Типа Пола Уестерберга или Дэйва Гроля. Но только не Перри Фаррелл.
Она презрительно наморщила нос.
– Да ладно!
Тут я заметила, что склонялась к сестре, поэтому дёрнулась назад, чтобы не упасть со стула. Парни восторженно смотрели на Луну, будто увидели что-то экзотичное, вроде жар-птицы, или настоящую комету. У Джоша слегка отпала челюсть, а Арчер сдвинул наморщенные брови. И тогда я поняла, что раньше сестра ничего не рассказывала им о наших родителях.
Луна кивнула, улыбаясь.
– Прости, Фи. У тебя есть такая же ямочка, как у Кирена, на том же самом месте, — она легонько ткнула пальцем в место рядом с моей губой. – Тут сомнений быть не может. Ты – чистокровная Феррис.
– Видимо, да.
Бармен поставил на стойку мой стакан с мерцавшими в приглушённом свете пузырьками.
– Ладно, всё это неважно. Он мой отец, на всю жизнь.
Луна провела пальцами по волосам, разделяя их на волнистые пряди.
– Но я не обязана встречаться с ним.
После чего наступило неуютное молчание.
– А Мэг потом ещё виделась с теми ребятами? В смысле, с Картером и Дэном? – спросил Джош.
Похоже, он впервые задал ей этот вопрос. Поверить не могу!
– Время от времени видятся, – ответила она ровным голосом.
Я смотрела на Луну в ожидании, что та скажет что-то ещё, но она просто пристально смотрела в стену.
Будучи детьми, когда мы злились на мать, мы иногда говорили ей, что уйдём от неё, уедем в Нью-Йорк и будем жить с отцом. Мы тогда виделись с ним лишь несколько раз в год, и чаще всего не на Манхэттене. Он приезжал в Баффало и жил в квартире над гаражом, пока мама не построила там себе студию. Отец завтракал с нами, а потом отводил нас в зоопарк или к реке. А потом возвращался в Нью-Йорк, чтобы пропасть на недели или даже месяцы. Если он был на гастролях, то слал нам открытки, иногда с марками из Калифорнии и Ванкувера, или откуда-нибудь из Европы. Писал он в них немного. Он мог упомянуть другие группы, с которыми играл, или перечислить, что накануне ел. Луна могла часами рассматривать его корявые размашистые записки, словно пытаясь разглядеть, что было спрятано за словами. После чего больше уже никогда не смотрела на них. Вроде они всё ещё лежат в каком-нибудь дальнем ящике стола.
Когда мама нас доводила, и мы говорили ей, что уйдём, она никогда не говорила, мол, «уходите, валяйте!». Но мама также не говорила и правды о том, что отец нас не ждёт, и никогда не ждал.
– Это всё из-за тебя, – однажды сказала мне Луна. Мне было тринадцать, а ей пятнадцать. Она тогда носила короткую стрижку «пикси» и рисовала себе «кошачьи глаза», подводя длинные стрелки, как было модно в шестидесятых. Её глаза казались огромными из-за остриженных волос. И, вполне вероятно, именно тогда я впервые поняла, какая она была красивая.