— Что это вы, Иван Иванович, точно не веселы сегодня?
— Да так, — говорю, — разные неприятности с хозяином. Думаю от него уходить и свое дело открывать, так вот, говорю, всякие заботы грызут.
— Э, полноте, — говорит, — охота печалиться! Все равно сами ничего не придумаете, все заранее за вас решено.
— То есть в каких это смыслах? — спрашиваю я.
— Да в тех смыслах, — отвечает, — что духи умерших незримо нас окружают и творят с нами что хотят. Вот, к примеру сказать, нацелюсь я пятнадцатого уложить в середину, а если Орлеанская Девица или Катюша Медичи того не захотят, так я не то что шара не сыграю, а просто кием сукно прорву.
— Странные вы вещи говорите, Федор Иванович! Я и в толк даже не возьму.
Федор Иванович откинулся на спинку стула, прищурил глаза и спросил:
— Слыхали ли вы, Иван Иванович, что такое спиризм?
— Нет, — говорю, — не слыхивал.
— Ну может быть, знаете, что люди столы вертят и вызывают духов.
— Да, действительно! Про это хозяин как-то рассказывал.
— Так вот, дорогой мой Иван Иванович, я такой человек и есть! И силища во мне сидит огромадная. Я состою председателем общества и часто устраиваю у себя на дому сеансы. Да что сеансы?
Иногда вечером сидишь в одиночестве, закусываешь или чай пьешь, и станет тебе скучно без компании, — сейчас же хватаешь маленький столик, блюдечко, гитару — и пошла писать губерния!
Духи так и прут к тебе! Но я, знаете, больше по женской части.
Призовешь этак к себе двух-трех покойниц, тысячи по две лет каждой, ну и начинаешь с ними беседовать. То да се, пятое-десятое, иногда даже рюмочку вина поднесешь.
— Ну Федор Иванович, это вы, кажется, того! Духи бесплотные, без живота и, так сказать, нутра, а вы вдруг рюмки вина преподносите!
Федор Иванович на минуту призадумался, но затем смело заявил:
— Это ничего не значит, что без нутра. Пьют в лучшем виде.
Одно только: как исчезнут, так на полу мокро остается.
— Конечно, — говорю, — вы, Федор Иванович, человек ученый, и мне спорить с вами трудно. Но по совести скажу, что поверю всему этому, увидевши разве собственными своими глазами.
— Отчего же? Если захотите, так и увидите. Вот в будущее воскресенье у меня сеанс, приходите, буду рад. Может быть, и в члены нашего общества вступите?
— Премного вами благодарен, — отвечаю, — всенепременно воспользуюсь и пожалую.
— Отлично, буду ждать часиков эдак в девять. Адрес мой вам известен.
На этом мы с ним расстались. Всю неделю ходил я как очумелый, нетерпеливо дожидаясь воскресенья. На неделе в «Мавритании» Федор Иванович мне еще раз напомнил о сроке. Третьего дня я ровно в девять часов звонился к нему. Сердце во мне тревожно стучало. Ведь шутка ли подумать, через какой-нибудь час, а то и меньше, стану разговаривать с покойным родителем, а может быть, и с Киром, царем персидским! Вхожу. Встречает хозяин. «Очень, — говорит, — рад. А у нас тут уже пять членов собралось, и сейчас можем начинать сеанс. Предупреждаю вас, Иван Иванович, не удивляйтесь ничему, строго исполняйте, что я прикажу, а главное, боже упаси, не рвите цепь, то есть не отрывайте рук от столика и крепко мизинцами держитесь за руки ваших соседей». Из прихожей он провел меня через какую-то полутемную комнату в соседнюю, тоже полуосвещенную. Здесь находились четверо каких-то мужчин.