— Нет, — только и успел выдохнуть Луи, но было поздно. Тонкое, хрупкое тело Кадана метнулось к нему, не обращая внимания на огонь, руки оплели его торс.
— Кадан, уйди.
Но Кадан не слышал его. Он плакал, и пламя тут же высушивало слезы. Луи видел, как занимается черный плащ оруженосца, и продолжал шептать:
— Уйди, Кадан, уйди, — но тот никуда не уходил, лишь плотнее прижимался к нему, причиняя новую боль.
Луи тяжело дышал. Он знал, что должен сделать что-то еще, но сейчас любой разум покинул его. Остались только бездонные, голубые, как зимнее небо, глаза, ставшие окнами в другой мир.
Взгляд Кадана уносил его, как уносит корабль речной поток.
Он видел, как гибкое тело юноши извивается в руках светловолосого мужчины. Как тот вколачивается в него — как вколачивался только что в Кадана он сам.
Луи видел обнаженную спину и пряди рыжих волос, разметавшиеся по шелку подушек, сквозь окно. В комнате горели свечи и трещал очаг, а там, где стоял он сам, было холодно и темно.
Спина мужчины прогнулась, демонстрируя финал. Еще один последний толчок — и он соскользнул с кровати, оставив Кадана лежать — распростертого, с широко раскинувшимися ногами, как будто бы не живого.
Светловолосый плеснул вина в бокал и, повернувшись, подошел к окну.
Луи различил черты Рафаэля, и новая боль накрыла его.
Он поспешно отступил в темноту, а Рафаэль шагнул к нему, будто видел силуэт Луи в темноте.
Губы его приоткрылись, и Луи показалось, что он различил слова:
— Он мой.
А может, это был его собственный болезненный бред.
Тяжело дыша, Луи качнулся назад, покидая тело Кадана. Не рассчитав инерции, соскользнул с кровати и, с трудом удержав равновесие, попятился назад.
Кадан лежал перед ним. Такой же точно, как и в видении — один в один.
— Луи… — окликнул он, садясь на кровати.
— Прости, мне надо идти, — запнувшись о ножку резного комода, Луи нашарил на полу кюлоты и принялся натягивать их, все еще не в силах отвести взгляд от белоснежного и гибкого, сладкого, как мед, порочного тела перед ним.
Кадан сидел, непонимающе и серьезно глядя на него, но Луи ничего не мог объяснить. Он и сам не понимал ничего. Он заставил себя отвернуться и, схватив с пола рубашку, поспешно натянул ее через голову.
— Прости, — повторил он. Сделав над собой усилие, он качнулся к Кадану, поймал его руку и крепко поцеловал, надеясь выразить этим одним жестом все то смятение, что охватило его.
Подобрал с пола камзол и, не надевая его, бросился прочь.