Ярл Хальрод выделил ему не младшего, но самого нелюбимого из сыновей. Будто бы заранее готовился к тому, что Льефа убьют на войне или где еще.
Но конунг не стал возвращать его назад, хоть и мог. Странное чувство поселилось у него в душе, какое не вызывал ни один из собственных сыновей — нежность и стремление приблизить к себе.
Мало кто из родных сыновей пробуждал в нем такую любовь.
С самого начала Эрик старался заботиться о Льефе так, как мог. И обстоятельства лишь помогали тому — едва прибыв ко двору, Льеф сдружился с младшим и самым любимым из его сыновей.
Они с Руном оказались неразлучны, не разлей водой. И так Эрику было проще одаривать вниманием их обоих. Он выделил им на двоих комнату в главном доме, хотя таких не имел никто из обучавшихся при нем детей.
"Это для моего сына, — говорил он, когда кто-то спрашивал его. — А Льеф будет охранять его. Не разлучать же их, они всегда вдвоем".
Эрик и не сомневался никогда, что однажды эти двое принесут клятву на крови, что вместе пойдут в свой первый поход…
Не предугадал он только одного, что следовало бы ему, с его опытом, знать — что очень скоро они не поделят свой первый ценный трофей.
Столько баллад и столько саг рассказывали при дворе, столько раз слышал Эрик, как двое братьев убивают друг друга ради золота, завоеванного вместе, или жены, — и все же не смог предотвратить той же беды, когда она нагрянула в его дом.
Рун всегда был легкомыслен. Эрик знал, что слишком балует его, зачастую давая то, чего не давал и другим сыновьям.
Льеф был серьезен — и Эрик надеялся, что если уж Рун захочет натворить бед, то хотя бы Льеф удержит его.
Не принял Эрик в расчет и сплетен да новых баллад, в которых то и дело мелькало: "Льефа очаровал чужеземный колдун". "Пусть чешут злые языки", — думал он. Льефа и так не жаловали при дворе, а теперь нашелся лишний повод для молвы. Да и Рун всю зиму вел себя тихо, ничто не предвещало беды.
Слишком поздно понял Эрик, насколько сильно вражье колдовство — которое, конечно, не было никаким колдовством. Юношеская блажь, ревность или что-то еще — он не знал. Но когда эти двое подрались между собой, и Рун упал наземь с раной в груди, первой мыслью Эрика стало: "Лучше бы умер я сам".
Порядки, законы кровной мести и любовь, жившая в его сердце, теперь надвое разрывали его.
Да еще проклятая колдовка подлила масла в огонь — кого она хотела отравить, Эрик не знал, да только, видно, отравила его самого.
После побега Льефа силы стремительно оставляли конунга, он становился слабей день ото дня. И, уже вступив на плащ, знал, что Льеф убьет его — знал и хотел, чтобы так и произошло. Не смог лишь удержать собственного меча.