"Квинтилиан говорит о стиле и лаконичности языка Демосфена и его энергичном стиле, о более многословном и менее энергичном стиле Эсхина; о том, что речь Лисия скорее напоминает журчание ручейка, чем гул мощной реки, а тонкая и изысканная манера Исократа вести полемику больше подходит для фехтовальной школы, чем для поля битвы"{93}.
Такого рода эстетическая и художественная детализация проявилась в эпоху эллинизма еще и в виде весьма настойчивого исторического интереса. Представитель поздней классики Аристотель и здесь оказался прямым предшественником эллинизма. Но его замечания по истории драмы в "Поэтике" или по истории предшествовавшей ему философии в "Метафизике" все же носили спорадический и вполне случайный характер. Но совсем другое дело в эллинистически-римской эстетике. Уже в Александрии составлялись списки поэтов и давнего и недавнего прошлого (Аристофан Византийский), а в дальнейшем эти списки стали обрастать разнообразными историческими сведениями, в Александрии же зародились и методы изучения прежних писателей не только с точки зрения их общественного окружения (Аристарх Самофракийский). И этот историзм уже не умирал в течение всей эллинистически-римской эстетики{94}.
Наконец, - и это тоже вполне понятно, ввиду необычайного роста и эстетической и искусствоведческой областей, - эллинистически-римская эпоха богата еще и учебной литературой, без которой теперь уже невозможно было охватить столь широкую и столь разросшуюся эстетику. В литературе здесь можно упомянуть имена Неоптолема Парионского и Филодема Гадарского, которые были источниками и учителями для Горация, также самого Горация, "Поэтика" которого была не чем иным, как руководством для начинающих поэтов, далее Витрувия с его архитектурным руководством или Квинтилиана с его ораторскими наставлениями.
В заключение критического обзора суждений К.Гилберт и Г.Куна об эллинистически-римской эстетике мы должны выдвинуть два обстоятельства, которые из предыдущего, как кажется, вытекают сами собой. То, что авторы не обладают никакой социально-исторической методологией, это безусловно мешает им как объяснять появление тех или других эстетических теорий, так и давать их критику{95}. С другой стороны, однако, обилие приводимых ими ценнейших фактов из истории эстетики, частая свежесть их интерпретации и их постоянное стремление уйти от поверхностного обзора к разного рода глубинным наблюдениям, все это делает у них эллинистически-римскую часть весьма оригинальной и серьезной. Поэтому даже разбросанность и логическая неточность исторической планировки не в силах заглушить у них новизну анализа и живость изложения. Можно с полным правом сказать, что после появления труда К.Гилберт и Г.Куна уже стыдно историкам эстетики игнорировать эллинистически-римскую эстетику или излагать ее в небрежных и эскизных тонах.