Мой отец умирал на койке в продуваемой сквозняками богадельне, в окружении таких же как он бедолаг. Его губы дрожали в слабом свете далёкого очага. Он пытался что-то сказать, но тяжёлые вздохи и беспокойные стоны, храп и сонное бормотание окружающих нас людей заглушали его голос.
Я с гневом и отвращением смотрел на опустошённое алкоголем тело. Этот человек заложил наш дом, продал драгоценности моей матери и вложил все свои сбережения в отправку торгового каравана на далекий остров Арекима, чтобы приобрести там легендарный мерцающий шёлк, самый лучший шёлк в мире.
Только один из ушедших с караваном людей вернулся обратно живым, мальчик. Но он не привёз ничего, кроме лохмотьев на теле, и призраков, которых никто кроме него не видел, в голове.
Когда его пытались расспрашивать, что случилось с остальными, он приходил в возбуждение, смеялся, плакал, кричал: «Бегите! Бегите!» – и набрасывался на тех, кто его окружал. Его пришлось запереть и кормить успокоительным, пока безумие не покинуло его тело.
Мерцающий шёлк был не более чем мифом. Ставка отца стоила нам всего. Трагедия нашей семьи стала поучительной историей, притчей во языцех. Кредиторы не оставляли нас в покое, пока однажды ночью моя мать не повесилась, не выдержав позора, а отец с тех пор не расставался с бутылкой. И вот теперь он лежал здесь, умирая.
Он жестом поманил меня подойти поближе. Я наклонился и приложил ухо к его губам. Каким бы он ни был недостойным отцом, я был обязан выслушать его последние слова.
- Мерцающий... шёлк...
Я вскочил, охваченный гневом. Даже на пороге смерти он всё ещё не расстался со своими безумными фантазиями.
Его дрожащие пальцы медленно потянулись за пазуху, что-то нащупывая подле сердца, и когда, наконец, он вытащил руку, я увидел зажатый в кулаке маленький лоскут ткани.
Я неохотно принял эту вещь из его рук. Это был лоскут шёлка, но прежде мне никогда не доводилось держать подобный шёлк в руках. Казалось, мои пальцы сжимают что-то сотканное из нитей дыма и воды. Он казался нереальным и чудесным, словно прикосновение к коже прекрасной девушки. Я посмотрел сквозь лоскут на огонь очага, и свет и тени переливались внутри него, словно расплавленное золото.
Губы моего отца продолжали двигаться. Я снова приложил к ним ухо.
– ... великолепный... настоящий... очень дорогой...
Его дыхание остановилось.
***
Я смотрел на крошечный квадратный лоскут в моей руке, мерцающий при дневном свете. Я не мог сказать какого он цвета. Казалось, он вобрал в себя сразу все цвета радуги. Он лежал на моей ладони словно обрывок сна.
