Родителей Эли успокаивали долго. Правда, основная нагрузка тут пришлась на Данилу и Ольгу, сам же Илья обзванивал начальство, готовил отчеты об обнаружении особи некросов. Но он был только рад такому разделению обязанностей: в психологии Илья был не силен. Не было у него подходящих слов, чтобы утешить родителей, потерявших свою дочь во второй раз.
Вызывал опасения и Данила: неожиданно друг предложил не оповещать начальство, а начать расследование самостоятельно. Илья же был категорически против этого. Нашел время и повод играть в частного детектива! Некросы в городе! Потому, чтобы избавить друга от соблазна утаить информацию, Илья и вызвался лично заняться «канцелярской» частью этого дела.
Но, даже когда он спрятался за бумажками, ему было не по себе от этой истории. Мать Эли захлебывалась слезами и не могла толком разговаривать, отец же, выпив несколько бокалов коньяка, начал свой рассказ.
Григорий плохо помнил тот день: все происходящее смешалось в одно смазанное пятно из событий, словно бы кошмарный сон, от которого остается лишь ощущение дрожи в руках и пробивший пот, но начни вспоминать детали - и все они по отдельности кажутся слишком иррациональными, чтобы вызвать страх. Они с женой уехали на работу, дочь собиралась в лицей, куда ее неизменно доставлял водитель. Где-то ближе к обеденному перерыву Григорию позвонили из дорожной полиции и сообщили о том, что его дочь мертва, а ее спутник находится в больнице, в тяжелом состоянии. Казакевич не поверил этому, принял за неудачную шутку телефонных хулиганов, начал звонить Эле, но ответа не было. Потом набрал номер водителя, и медсестра из реанимации подтвердила, что тот находится у них.
Григорий позвонил жене, не зная, как сообщить о происшедшем. Но женщина словно бы догадалась сама, спросив коротко: «Что с Элей?», и громко зарыдала, так и не услышав ответ.
Дальше в памяти Григория как будто наступил провал, кажется, кто-то из коллег позвонил в похоронное бюро. Или это был он сам? Все вокруг бегали и суетились, друзья и родственники оборвали телефон, пытаясь выведать подробности трагедии, но Григорий не брал трубку: сил разговаривать не было.
Следующий миг просветления настал в тот момент, когда в кабинет к безутешному отцу вошел улыбчивый молодой человек и закрыл дверь на ключ. Григорий подскочил с места и хотел выгнать хама, но тот огорошил новостью: Элю можно вернуть в мир живых. Правда, за очень большие деньги. Казакевич чуть лично не растерзал мерзавца, решившего нажиться на чужом горе. Но тот, все так же дружелюбно улыбаясь, вытащил из кожаного портфеля нож, устроил левую кисть на столе и, даже не поморщившись, отрезал себе мизинец.