есть преступление противу законов; в увеличивающем, то есть среднем степене, или средостепенном человеке
воровство есть порок; а в превосходительном степене, или человеке по вернейшим математическим новым исчислениям
воровство не что иное, как слабость. Хотя бы и не так надлежало: ибо кто имеет превосходительный чин, тот должен иметь и превосходительный ум, и превосходительные знания, и превосходительное просвещение: следовательно, и преступление такого человека должно быть превосходительное, а превосходительные по своим делам и награждение и наказание должны получать превосходительное. Но полно, ведь вы знаете, что не всегда так делается, как говорится! Письмо мое оканчиваю искренним желанием успеха в вашем труде и чтобы мой совет принес вам пользу; а издание ваше всем знатным господам чтобы так нравилось, как нравится оно семерым знатным боярам, которых я знаю. Сии господа читать сатиры великие охотники и, читая оные, никогда не краснеют, для того что никогда не делают того, от чего, читая сатиры, краснеть должно. В прочем с удовольствием всегда есмь
к вашим услугам готовый
Чистосердов.
Там, где я нахожусь.
Июня 6 дня, 1769 года.
Мы примечаем, что сей год отменное число слов свету предъявляет. Мы боимся, не мы ли к тому подали пример или причину. Но, однако, как бы то ни было, не можем оставить, чтоб нашим корреспондентам вообще не дати знать, что ни от чего не должно столько остерегаться, когда имеешь в виду угодить публике сочинением, как от словохотия. Ибо не всегда та резвость ума, коя заставила писать и коею веселится сочинитель, нравится публике. Сие также нам самим будет служити правилом.
Сей раз я намерение взял сделать сильную вылазку противу лжи и лгунов.
Я весьма почитаю аглинский язык, для того что на оном сильная брань есть сказать кому: лжешь.
Не помню на сей час, в которой земле сделан закон, по которому лжецам прокалывают язык горячим железом.
У меня живет татарин, который не таков строг. Он говорит, что он только бы желал, чтоб позволено было за всякую ложь плевати в рожу или обмарати грязью того, кто лжет, и чтоб заплеванному запрещено было обтереться до захождения солнца, а там бы уже ему сделано было умеренное наказание домашнее по мере числа его лжей. Скажут, что сие наказание невежливо и нечистоплотно. Но он подтверждает, что оно по естеству преступления; ибо ложь есть осквернение души. Сколько же заплеванных рож было бы, если бы мой татарин был законодавец! оставляю судити читателю. Я всегда великое имел отвращение ото лживых, или, лучше сказать, ото лжей. Я помню, что с ребячества, бывало, ни об чем я так не плакивал, как когда узнаю, что ложью кто меня обманул. Итак, думаю, что во мне ненависть ко лже врождена.