Сон у поэта очень длинный, сложный, и за такой срок не забыть его трудно. Проще всего объяснить это тем, что в двадцать лет поэту было некогда, что он был влюблён и поэтому не помышлял писать роман. Но ведь именно в эту пору юности влюблённых поэтов сильнее всего тянет к романтическим стихам. Такое чудесное сновидение могло стать стихами для дамы и тогда, подобно тому, как трубадуры не ждали по нескольку лег, чтобы написать о своих чувствах. Поэтому такое объяснение выглядит слишком примитивным.
Но если мы попытаемся проникнуть глубже, то обнаружим любопытную закономерность. Её можно расценивать как один из доводов в пользу того, что Гийом де Лоррис действительно имел вещее видение. Дело в том, что авторы наиболее известных нам видений не могут рассказать их сразу. Можно вспомнить видение Данте. В последней главе "Новой жизни" Данте в таинственных выражениях намекает на "удивительное видение", после которого он принял решение не воспевать больше Беатриче до того дня, когда он будет в состоянии говорить о ней "достойным образом". В чём состояло это видение, поэт не говорит. Но сказанное вполне отчетливо даёт понять, что "Божественная Комедия" есть результат личного опыта Данте. В основе "Божественной Комедии" — видение, передающее состояние души после смерти. Описывать видение, о котором поэт упомянул в «Новой жизни», он почему-то не торопится, считая, что для этого нужно долго учиться. После смерти Беатриче поэт занялся усиленным изучением теологии, астрологии, философии. Должен был пройти немалый срок, прежде чем Данте захотел раскрыть смысл своих видений.
О такой же ситуации говорит в "Фаусте" Гёте. В самых первых строках
вспоминаются какие-то видения:
Вы снова здесь, туманные виденья,
Мне в юности мелькнувшие давно.
Вас удержу ль во власти вдохновенья,
Былым ли снам явиться вновь дано?
пер. Н. Холодковского
Эти слова указывают, что "Фауст" тоже в чём-то является видением и берёт начало из какого-то загадочного опыта, некогда открывшегося внутреннему зрению Гёте, которого не зря называли не только тайным советником по придворному чину, но и "тайным советником Природы".
Этот опыт, по словам поэта, очень давний. Но лишь через много лет для Гёте пришло время его выразить, хотя, казалось бы, молодой задор должен был подтолкнуть его сделать это раньше. Он даже спрашивает себя, не остыл ли этот задор. В конце концов, временная перспектива изменяется, и он снова погружается в далёкие картины:
Насущное отходит вдаль, а давность,
Приблизившись, приобретает явность.
пер. Б. Пастернака