— Ты совсем ничего не ешь… Прежде у тебя был хороший аппетит.
Он попытался усмехнуться, но губы предательски дрожали.
— Ты запросто съедала три, а то и четыре булочки, — продолжал он.
— Кто, я?
— Ну конечно. Вспомни-ка. В «Галери Лафайет».
— Ты опять за свое!
— Представь себе. Мне нравится вспоминать самое счастливое время в моей жизни.
Флавьер перевел дух и полез в карман за сигаретами и спичками. Ничего не обнаружив, он заглянул в сумку Рене. При этом он не спускал с нее глаз.
— Тебе не стоит курить, — чуть слышно упрекнула она Флавьера.
— Знаю. Курить мне тоже вредно. Может, мне нравится болеть. А хоть и помру… — Он закурил и помахал спичкой у Рене перед носом. — Тоже не беда. Ты сама мне как-то сказала: «Умирать не больно».
Она возмущенно пожала плечами.
— Это твои слова, — не унимался он. — Могу даже напомнить, где именно ты их произнесла. В Курбевуа, на берегу Сены. Видишь, я-то все помню.
Облокотившись о столик, он смеялся, зажмурив от дыма глаз. Официант принес тарталетки.
— Давай-ка съешь обе, — сказал Флавьер. — Я наелся.
— На нас смотрят! — взмолилась Рене.
— Я что, не могу сказать, что наелся? По-моему, это отличная реклама для заведения.
— Господи, да что на тебя нашло?
— Со мной, милая, все в порядке. Просто мне весело… Почему ты не берешь ложку? Раньше ты всегда ела ложкой.
Она отодвинула тарелку, взяла свою сумку и встала из-за стола.
— Ты невыносим.
Он тоже встал. Так и есть: все в зале оборачивались им вслед. Но ему ничуть не было стыдно. Окружающие для него больше не существовали. Он чувствовал себя бесконечно выше их пересудов. Да кто из них хоть на один час согласился бы терпеть пытку, которую он выносит день за днем? Он догнал Рене у лифта. Лифтер наблюдал за ними исподтишка. Она высморкалась и заслонилась сумкой, делая вид, что хочет припудриться. Она всегда хорошела, когда готова была расплакаться. Справедливо, что ей тоже приходится страдать. Они молча шли по длинному коридору. У себя в номере она швырнула сумку на постель.
— Больше так продолжаться не может, — заявила она. — Вечные намеки бог знает на что… Жизнь, которую мне приходится вести по твоей милости… С меня хватит! Так и рехнуться недолго!
Она больше не плакала, но глаза у нее блестели от слез, придавая ей растерянный вид. Флавьер грустно улыбнулся.
— А церковь Сен-Никола ты помнишь? — заговорил он. — Ты только окончила молитву и была такой же бледной, как сейчас.
Она медленно опустилась на край кровати, будто невидимая рука надавила ей на плечи. Едва двигая губами, пробормотала:
— Церковь Сен-Никола?