Тут начинается мистификация: он — татарин, но татарин мнимый, «испорченный», то есть необрезанный, но они — такие же деланные татары, как и он, и Земфирке они, наверное, никакие не братья, а просто все они … «казачня».
Вот это уже точно в цель: герои Милькина — не «евреи», «татары», «русские» или «украинцы», его герои — «казачня»: люди края, склонные не стоять в стойлах, а гулять: рисковать, пробовать, обжигаться, и снова рисковать. «Национальность» для них — вовсе не родовая мета, а вольный выбор, главная же мета для них — да простит мне Исаак Милькин словцо, облюбованное Александром Невзоровым, — «наш» или «не наш»?
Человек, не привязанный к корням, цепко держится за место, которое он выбирает в данную секунду. Так цепко держится, что можно подумать: это не он выбрал место, а место выбрало его.
«Я — здеся!» — ощетинивается он, а поскольку типом поведения все-таки напоминает инопланетянина (приземлился — улетел), то уточнение следует по предложенной матрице.
— Не инопланетяне, а здеся планетяне!
И притом — жутко земные, нашенские. Где была дыра — там теперь кулак. Где терпел — там бьет.
Тут, конечно, сказывается еврейская ненависть к психологии галута. Если тебя два тысячелетия унижали, и ты сносил, то распрямляясь, не потерпишь компромиссов!
Внутренний сюжет Милькина — распрямление. Последовательное и всестороннее преодоление галутной местечковой забитости. Причем с перебором. Если драться, то так, чтобы противники «отлетали» веером. Если работать, то так, чтобы никто не посмел сказать: «сачок!» Другим можно сачковать, а тебе нельзя. Если быть, так быть лучшим… в смысле: самым большим и здоровым, чтоб тебя занесли в Красную книгу для обновления генофонда. Если ты русский, так больше русский, чем сами русские, а если скажут: «Корнет Б'гойтман, п'осим к столу!» — то за обиду можно по морде. Ибо духовные предки корнета Б'гойтмана — вовсе не тихие ученики из хедера где-нибудь на Гомельщине, а дуэлянты прошлого века, в расстегнутых мундирах, с зачесанными вперед височками: там в почете не Тора, а объятия с цыганским медведем, умыкание красавиц и оплеухи обидчикам с немедленной кровавой сатисфакцией.
Конечно, приемнику этих гусар приходится иметь дело с обидчиками совсем другого рода, чем во времена Толстого-Американца. Ничего. Можно и новых укоротить. Будучи сыном репрессированного, поступить-таки в престижное училище. Или: пойти в горячий цех и доказать, что ты не «сачок». Не всем же быть врачами и поэтами! Надо кому-то и реальные тяжести поднимать.
Герой Милькина поднимает гирю. Двадцать два раза. Достоинство должно быть подкреплено рекордным весом.