Левченко говорил. Так, словно готовился к этой речи всю жизнь.
Ро знал, что это не так. Решение вернуться к Кривцову было принято час назад в больничной часовенке и было вызвано отчаянием.
— Меня зовут Александр Левченко. Кто-то из вас, должно быть, помнит меня. Шесть лет назад я позволил себе выступить против вошедшего в моду бессмертия. Я считал, что личность, законсервированная в оболочке, неизменная и не имеющая потенциала для роста — личность несчастная. Мои выводы подтвердили не только эксперименты, но и волна эвтаназий, прокатившаяся по рядам бессмертных. Меня послушали. Мне поверили. Потом меня убили — в глупой заварушке.
Левченко сделал паузу. Разумовский сжал кулаки. Кривцов опустил глаза.
— Но получилось так, что я остался жив. Не знаю, кто и зачем прошил меня, но я благодарен этому человеку. Я должен был вернуться, потому что мое дело не закончено. Тогда, шесть лет назад, я мог ошибаться. Мой друг и коллега, — легкий кивок в сторону Кривцова, — говорил мне: «Саша, ты можешь ошибаться! Не будь так настойчив, оставь себе право на ошибку». Но я настаивал. Я боролся. Нейрокристаллизация была очень популярна, бессмертие — желанно, а индустрия нейрокристаллов — доходна, но тем не менее мне удалось добиться своего. Я добился запрета на экстракцию нейрокристаллов. Я вернулся и вижу, что я не ошибался тогда. И вижу, что добился слишком немногого.
Снова пауза. На этот раз никто не пошевельнулся. Все ждали продолжения.
— Мы запретили бессмертие, но превратили личность в вещь. Мы соревнуемся, у кого больше сто ит душа. Мы не видим человека, только синее, белое или ржавое. На выставках, в музеях, даже в храмах мы смотрим на выпотрошенные чужие души, оцениваем их, и стремимся только к тому, чтобы потомки, взглянув на нас, сказали: «Да, великий был человек». Совершенно упуская из виду, что слово «человек» будет значит для них что-то совсем другое.
Я вернулся вопреки собственному призыву. Вы скажете — Левченко хорошо говорить, он уже живет после смерти, а нас хочет лишить такой возможности. Упрек справедлив. Оправданием мне может быть лишь то, что донести до вас, что чувствует бессмертный, может только бессмертный, вывернувший свою душу на потребу живым.
Вам, живым, не понять, каково это — стучаться раз за разом в одну и ту же запертую дверь. Вам не понять, каково это — в каждой ситуации узнавать себя — прошлого, — осознавая, но не имея возможности избежать повторения старых ошибок. Снова и снова пережевывать одни и те же чувства, мысли, оставаться привязанным к людям, которые давно изменились. Иллюзии и фантомы — вот из чего складывается наша послежизнь. Жалки и смешны те, кто живет одними иллюзиями. Жалки и смешны мы. Бессмертие — всего лишь комната смеха, из которой нет выхода.