И сильно падает снег… (Лагунов) - страница 3

Чем же было вызвано категорическое «нет» Щербины? Научной несостоятельностью или низким литературным уровнем очерка? Нет, его концепцией. В советской исторической науке неоспоримо господствовало мнение, что события, развернувшиеся в Западной Сибири в 1921 году, – не крестьянское восстание, а кулацко-эсеровский мятеж; его подготовили, спровоцировали и возглавили эсеры; основное ядро мятежников – кулаки, недобитые белогвардейцы, к которым, как сказано в университетском учебнике Истории СССР, примкнула «некоторая часть среднего крестьянства».

– Зачем ломать эту концепцию? – укоризненно спросил меня Щербина. – Кому это нужно? Во имя чего?

– Во имя правды. А правда нужна всем...

– Не играйте этим словом, – предостерег Щербина. – Единой правды нет. У каждого класса она своя. Нам нужна наша, большевистская...

Вероятно, именно потому, что восстание сибирских крестьян не влезало в прокрустово ложе большевистской правды, о нем нет ни слова ни в Большой, ни в Малой Советской энциклопедии, лишь в некоторых историко-партийных учебниках это событие упоминается вскользь, хотя по масштабам, потерям и значению оно неизмеримо превосходит печально знаменитую антоновщину.

В ту пору в стране был единственный человек, способный вопреки официальному мнению опубликовать мой очерк, – Александр Трифонович Твардовский, главный редактор журнала «Новый мир».

Я встретился с ним во второй половине декабря 1968 года. Слушая мой рассказ о событиях 1921 года, Александр Трифонович волновался все сильней и сильней: непрестанно курил, нервно вышагивал по кабинету, и то перебивал меня вопросом, то вставлял хлесткие, едкие реплики. Трагедия сибирских крестьян зацепила его за живое: он не скрывал своего гнева по поводу тех, кто толкнул мужика «к топору». Под занавес я вручил ему экземпляр рукописи.

С тем мы и расстались. А наутро Александр Трифонович позвонил мне в гостиницу и пригласил в редакцию. Оказалось, он за ночь прочел рукопись в семь авторских листов, да не по-читательски, а по-редакторски прочел. И снова мы долго и увлеченно разговаривали о восстании. На прощание Твардовский сказал:

– Срочно доделывайте. Уберите беллетристику. Больше документов, фактов, цифр, биографий. Доделаете – присылайте мне. Трудно, конечно, будет его напечатать, чем-то придется поступиться, но я напечатаю...

Как бесценную реликвию храню я тот экземпляр рукописи с пометками и поправками Александра Трифоновича. На последней странице он написал:

«В целом – сильно,

Слабизны:

1) «беллетристика»,

2) «пустоутробие» – газетчина, фальшивая эмоциональность: «это он...» и т. д.