Только уже отойдя на двадцать шагов, понимает, что негоже так расставаться с человеком, которого и не увидишь больше никогда. В конце-то концов, ничего плохого Карло ему не сказал и не сделал; в конце концов, ему, как и любому другому, трудно понять тебя, стоящего на перекрёстке двух дорог. А тебе, стоящему на перекрёстке, на пороге смерти, следует быть чуть мудрее, чуть терпимей к недостаткам тех, кто остаётся по эту сторону, тебе следует быть чуть проще.
Застыдив себя окончательно, Хосе Индульхенсио вдруг останавливается посреди дороги (слава богу, улица пуста и никто, кроме Смерти, его не видит), поворачивается и идёт обратно. Смерть, досадливо вздохнув и чертыхаясь сквозь зубы, плетётся следом.
— Что? — встречает вопросом Карло Модесте, уже снова усевшийся на свою лавочку и готовый задремать. — Галстук забыл?
— Ничего не забыл, — бурчит Хосе. — Хотел сказать… Ты хороший цирюльник, Карло. Хоть ты и можешь иногда кровь пустить человеку, но рука у тебя лёгкая, мастер ты хоть куда.
Карло Модесте пожимает плечами.
— Спасибо на добром слове, — говорит он. — Тут ты в точку попал, я не чета этому вертопраху Руису или неумехе Дельгадо, потому и клиент ко мне косяком прёт.
Хосе Индульхенсио порывается было возразить, что к Руису-то клиент идёт гораздо гуще, потому как он мясо с него, с клиента то есть, ломтями не срезает, и бритва у него всегда отточена, и машинка новенькая, немецкая — но вовремя спохватывается.
— Ну и ладно, — бормочет он. — Сказал, что хотел, пойду, пожалуй. Помыться мне ещё надо.
— Ты заходи, старина, — бросает ему вслед Карло, снова опуская шляпу на глаза. — Уж тебя я завсегда обслужу по высшему разряду.
Смерть за спиной Хосе то ли кашляет, то ли смеётся. Или плачет?.. Да нет, чего ей плакать.
Близится сиеста. Улицы, и до того безлюдные, теперь вовсе то ли уснули, то ли умерли, и тают, тают в солнечном мареве. Накалённая мостовая пышет жаром. Пальмы по краям дороги не шелохнутся. Не слышно птиц, не слышно людей, не слышно божьего дыхания, только доносится откуда-то хрипловатый голос граммофона да тихонько журчит питьевой фонтанчик возле белой резной скамейки.
Сеньор Индульхенсио идёт в бани и думает о том, что совершенно напрасно Карло Модесте надушил ему щёки и голову — ведь всё равно сейчас всё смоется. Конечно, за одеколон отдельно не платишь ни сентимо, да и удовольствие от бритья без него совсем не то, но… жалко же.
Банщик, сеньор Грегорио Висенте, встречает его в прохладной раздевалке могучим храпом. Бани пусты. В будний день, да ещё в сиесту, разве что умалишённому придёт в голову пойти помыться. Ну или человеку, собирающемуся на тот свет, как сеньор Индульхенсио.