Элине показалось, что под кроватью, на которой они лежали, разверзлась пропасть. У нее закружилась голова, неприятно зазвенело в ушах и мушки полетели перед глазами. Она решила, что в самом деле падает и судорожно схватилась одной рукой за простыню, другой за мягкую и горячую руку Вадика.
— Что с тобой? — услышала она откуда-то издалека, — Линуся, да брось ты… Не надолго, всего лишь на год.
— На год?! — одними губами пробормотала Элина, — Ты шутишь! Скажи, что ты шутишь!
Вадик покрывал поцелуями ее лицо и, кажется, едва не плакал.
— Я люблю тебя, я очень тебя люблю, но что же я могу поделать? Так надо. И потом — Канада! Такой шанс выпадает только один раз в жизни. Я напишу тебе… Я пришлю тебе приглашение… Ты будешь жить со мной…
Элина безумно расхохоталась.
— Ты думаешь, я такая дура, что поверю тебе?! Впрочем, ты прав… Я, конечно, дура!
Она закрыла лицо ладонями, в груди было так больно, что Элина испугалась, что сердце остановится прямо сейчас. Сначала — испугалась, а потом обрадовалась. «Пусть! Пусть прямо сейчас оно и остановится! Пусть я умру прямо сейчас! Господи, как же мне хочется умереть!»
Вадик еще что-то говорил, пытался ее в чем-то убедить, уговаривал. Элина слушала его и молчала. Она смотрела на него, старалась запомнить, впитать глазами его взгляд и то, как падает ему на глаза непослушная темная прядка, как он говорит, как он двигается, как он улыбается… Жаль только, что сейчас ничего романтического в нем не было… Разве только что-то жалкое и безнадежное.
Он уехал на следующий день и Элина провалилась в темный омут депрессии. Ей ничего не хотелось, она почти ничего не ела и не ходила на занятия, она часами рассматривала старые фотографии, сделанные на каких-то вечеринках. Вспоминала то, что было давно-давно… Тысячу лет назад, в их единственное счастливое лето.
Время в больнице текло медленно и лениво, но при этом уходило как-то очень незаметно. Три недели просочились водой между пальцев, не оставив после себя ничего кроме апатии и всепоглощающей лени. Все дни казались Элине одинаковыми, от рассвета, когда приходила медсестра с лекарствами и до позднего вечера, когда в палате гасили свет эти дни можно было расписать по минутам, монотонное и бессмысленное существование: завтрак, таблетки, капельница, обед, таблетки, вязкий и муторный дневной сон, блуждание по коридору из одного конца в другой — от фикуса к герани, сериалы по телевизору, который иногда включали в холле, ужин, таблетки, потрепанные книжки в мягких обложках, темнота, бессонница, таблетки… Такая жизнь завораживала и отупляла, книги сливались в бессмысленный набор фраз, фильмы распадались на череду раздражающе мельтешащих картинок, не было ни сил, ни желания ни думать о чем-то, ни вообще жить.