– Какую?.. – Она понимала, что нужно думать не о том, как игла с трудом прокалывает живую плоть и волочит за собой побуревшую нить.
– О богине, что правит царством Черного дракона… Ты здесь?..
– Здесь. – Тыльной стороной ладони Луиза вытерла слезящиеся глаза. – Я слушаю, Олле.
– У той богини лицо белое, как луна, а губы красные, как вино… у нее шесть рук с золотыми ногтями, и в каждой она держит по клинку. Взмах пяти рождает бурю, которая сметает города, как перья… а шестой отравлен… и никто не знает, который. – Его голос становился все тише. – Ее я видел лишь однажды, но… каждый, кто назовет меня лжецом, лишится языка… Богиню так позабавило мое владение огнем, что она… пожаловала мне право носить на себе знак дракона. Нет женщины прекрасней… и страшней чудовища… – Он умолк.
– Олле?.. – Он не ответил. – Олле!
На крик Луизы наконец пришла помощь. Пэр и Фабиан только вернулись, от них пахло морозным воздухом. Ворвавшись на кухню, они застали заплаканную Луизу на полу и Миннезингера. Он был без сознания и бледен, как лунный диск.
С ног до головы в серой шерсти, Антуан почти сливался с мартовским днем. Никто не окликал его, не пытался коснуться дрожащей от благоговения рукой, не стремился поцеловать край одежды. Уединение стало для него ценным, как чистое питье. Редкие фигуры прохожих, что попадались ему на пути, казались полупрозрачными существами из царства духов – тронь, и растают.
Скользкой лентой плескал в каменных берегах канал. Если подойти поближе к чугунным перилам, то можно было разглядеть блестящую от влаги бахрому мха почти у самой воды. Его зелень была настолько близка к идеалу, что Антуан счел это добрым знаком и зашагал дальше. Сейчас он хотел оказаться как можно дальше от здания ратуши, от металлического грохота всех видов экипажей, от живых.
Разочарование и ратуша были так близки в его жизни, что стали сестрами: четыре дня назад, когда к нему должны были примкнуть еще около сотни подданных, площадь, будто издеваясь, вспыхнула и поплыла к балкону клубами дыма в цветах кантабрийского флага. У короля имелись враги, о которых ничего не было известно, и они попытаются помешать ему снова.
Из тумана навстречу ему вырастали дома, один за другим. Их изъязвленные сыростью стены учили Антуана терпению, как бы уродлива ни была действительность. В лабиринте призрачных улиц он, точно грубую путеводную нить, пропускал сквозь пальцы шероховатости раздробленного кирпича, сухие былинки плюща и трещины штукатурки. Должно быть, несколько лет назад уличные беспорядки оставили свои следы на этих стенах. Тогда говорили, что хаос выходит из тумана – под его укрытием совершали самые кровопролитные налеты и побоища. Но теперь это в прошлом.