Они покорно забились на дно телеги, окруженные бочками, в которых плескалось таинственное содержимое, а сверху укрылись брезентом. От Олле несло гарью и керосином, а от бочек – рыбой и солью, и неизвестно, какой из запахов был сильнее. Деньги в мешке тихо хрустели под ними: Чайка сидела прямо на нем, а Луиза, совершенно обессилевшая, повалилась на шершавую рогожу животом. Телега покачивалась и подскакивала на булыжниках, в бочках плескало.
– Эй! Э-эй? Что в нем такое? – тихо спросил Олле у Павла, легонько пиная второй мешок.
– В нем – личная причина, – буркнул Павел.
Все громче и громче надрывался пожарный колокол: они приближались к площади с ратушей.
– А в бочках? – не унимался Олле. Он был так бодр, будто не устраивал пожара в игорном доме несколько минут назад.
– Устрицы там. В рассоле.
– Ага. Давай сейчас к конторам, что в синем доме с коричневыми балками. Там на заднем дворе надо людей прихватить. – Олле как ни в чем не бывало достал из-за голенища ботинка ножик и принялся расковыривать бок ближайшей бочки. – Ну что?.. У меня во рту керосин, это мерзко, – пояснил он.
Сквозь слой плотной ткани Луиза вновь почувствовала близкий жар огня и осторожно приподняла край брезента, чтобы видеть происходящее.
Вокруг смешались люди, кони, языки пламени отражались в медных шлемах пожарных, смешались дым и пар, смешались крики и ржание. Но все человеческие усилия были бессмысленны: там, где когда-то возвышалось старинное здание ратуши, осталась лишь одна стена, горящий обломок часовой башни и гигантская груда камней.
Со стоном, похожим на предсмертный, циферблат хронографа, украшенный лунными дисками, изображениями планет и танцующими фигурками, отделился от башни и рухнул на площадь. Люди бросились врассыпную, чтобы спастись от обломков.
Черные облака тяжелого смога отсвечивали оранжевым заревом. Чей-то охрипший голос окликнул Павла и велел ему свернуть с дороги, объехать пожарище дальней дорогой. Луиза опустила ткань, пока ее не заметили, и притихла.
Площадь осталась позади.
Только звуки слышались в непроглядной тьме: лошадка похрапывала, подковы стучали, устрицы плескались. В какое-то мгновение Луизе почудился стон, но тут телега остановилась под громкое «тпру-у!» Павла.
– Это наши? И верно! Грузи мальца! Проклятье, осторожней! – Голоса Братьев, Дюпона и Нильса звучали нервно.
Олле откинул брезентовое покрывало.
– Кто? – спросил он. – Кто ранен?
– Пэра… оглушило, – глухо ответил Нильс. – Не уберегли.
На его плечах, словно тряпичная кукла, безжизненно повисло щуплое тельце Пэра Петита. Из его уха тоненькой струйкой стекала по щеке кровь.