– Джинджер, ты работаешь? – вдруг спросила она, в очередной раз сидя у меня, когда мы вместе готовили обед.
– Работаю, не жалея сил, – мне было лень даже немного замаскировать сарказм.
– У тебя мало времени. Что ты скажешь мисс Лейн и, главное, мистеру Хили?
– Скажу «дайте мне доктора философии просто так, по доброте душевной». Подай масло.
– Хватит шутить, тебе нужно место преподавателя или нет?
– Да я, честно говоря, уже сама не уверена, что нужно. Раньше я мечтала об этом, а сейчас такая апатия, что уже ничего не знаю – чем я хочу заниматься, кто я, что дальше делать.
– Не нравится мне твой настрой, Джинджер, – обеспокоилась Джейн.
– А мне-то как не нравится! Помоги мне… хотя нет. Слушай, спасибо за помощь, но дальше я справлюсь сама.
– Ты уверена?
– Да, мне уже гораздо лучше. Спасибо, Джейн, я тебе позвоню.
Не потрудившись хоть как-то повежливее распрощаться с подругой, я буквально вытолкала Джейн из своего дома и, цепляясь за последнюю надежду на творческое воодушевление, набрала номер. На мое счастье Дэниел сразу же ответил:
– Алло!
По ту сторону слышался сильный шум, который Дэниелу приходилось перекрикивать. Было похоже, что он находится на концерте или слушает громкую музыку.
– Дэниел, твое приглашение на концерт еще в силе? – пришлось слегка повысить голос мне.
– Да, концерт через две недели и мне нужно репетировать, но если хочешь, можно на днях сходить куда-нибудь погулять и поговорить. У меня появилось несколько идей, которые могут понравиться тебе. Конечно, если болезнь уже отступила.
– Мне уже намного лучше, Дэниел, Джейн очень помогала мне все эти дни.
– Рад это слышать. Ладно, мне надо репетировать. Я тебе завтра позвоню и мы договоримся обо всем, ты согласна?
– Да, буду ждать твоего звонка. Пока, – я отключила вызов.
«Буду ждать твоего звонка»?! Да что со мной происходит? На меня это не похоже. Тем не менее ожидаемое воодушевление пришло. Я бессовестно в одиночку съела салат, который Джейн помогала мне делать, и попыталась сесть за диссертацию.
Надо честно признать, работа у меня все равно не клеилась ни в тот день, ни на следующий. Я постоянно ловила себя на мысли, что мне хочется снова по-настоящему принять участие в фотосессии, как пообещал мне Дэниел, а вот писать диссертацию не хочется совсем. Меня начинало тошнить при мысли о том, что скоро нужно возвращаться на кафедру, объясняться с каким-то неведомым мне ассистентом, который, возможно, в меня влюблен, а это означает окончательно уронить себя в глазах мисс Лейн у которой, как мне казалось при всех заверениях Джейн, на меня зуб. Оно, в общем-то, и понятно: мне бы тоже не понравилось, если бы какая-нибудь первокурсница сказала мне, что мои методы устарели, что я выражаюсь как робот, лишенный человеческих чувств. Но я ничего не могла поделать и с собой тоже – да, мисс Лейн можно понять, но и меня тоже «можно понять». Почему я обязана себя постоянно переламывать в угоду таким вот дамам, у которых нет в жизни ничего кроме одной-единственной концепции? Даже не науки – человек, живущий наукой, может быть очень страстным, отдаваясь своей идее и заражая ею всех вокруг при умении заинтересовать своими аргументами, подать себя – а именно концепции. Такие как мисс Лейн – фанатики от науки, упертости которых позавидовали бы фанатики религиозные. У фанатиков научной теории своя инквизиция, свои ордены, отстаивающие честь магистра – то есть автора теории и его ближайших учеников и последователей – а своих оппонентов они практически в открытую не стесняются называть еретиками, разве что слово для этого появилось другое, светское: «антинаука». Все, что им не нравится, все антинаука или подмена понятий. Жаль, я за все время своей учебы и научной карьеры так и не освоила это искусство грязной аргументации. Может быть сейчас не чувствовала бы себя в науке как панк в торговом центре.