Мое лицо скривилось от подступающих слёз. Я закрыла его руками и приказала себе заткнуться. Хватит, королева драмы, наплакались уже.
Я развернулась и пошла в ванную.
* * *
Я вышла из машины и громко хлопнула дверью. Кнопка на брелке, короткий писк сигнализации и звук закрывающихся дверей. Подняла голову и посмотрела на невысокое здание передо мной – скромно, но со вкусом. Пожалуй, нарочито скромно, потому как денег тут – куры не клюют. Об этом буквально кричит качественная отделка и огромные окна. Даже ручка двери – монолитный куска витого стекла – кричит о том, что просто – не значит – дешево.
Внутри прохладно, работает кондиционер, и где-то на заднем плане глухо бормочет телевизор.
– Добрый день, – говорит мне администратор и улыбается шикарной, искусственной улыбкой. – Чем могу Вам помочь?
Думаешь добрый? Ну, как знать…
– Здравствуйте, – говорю я. Натягивать на лицо улыбку у меня нет ни сил, ни настроения. – В двести сорок пятую можно?
К нему пускают не всегда. Бывают хорошие дни (их гораздо больше), и тогда проходишь без проблем, но иногда, очень редко, все плохо и тогда, как бы ты ни упрашивал, как бы ни уговаривал, никто тебя дальше администратора не пропустит.
Девушка опустила неестественно длинные искусственные ресницы и пробежалась взглядом по листку формата А4 – там были номера палат и фамилии постояльцев, проживающих в них.
– Николай Петрович?
Я кивнула.
– Одну минуту, пожалуйста.
Девушка подняла трубку и набрала короткий внутренний номер. Там быстро, как и всегда, сняли трубку. Я слушала, как она общается со старшей медсестрой и думала, как же разительно это место отличается от казенной больницы. В казенной психбольнице я была лишь тогда, когда получала справку для водительского удостоверения, но то была поликлиника, а не диспансер. Но я могу вообразить, что разница между государственным диспансером для сломанных тел мало чем отличается от диспансера сломанных душ. Но здесь… все вежливые и улыбчивые, здесь весьма недешевый ремонт и приятно пахнет, здесь тихо и безлюдно, никаких очередей. Здесь буквально пахнет деньгами.
Девушка положила трубку:
– Да, к нему сегодня можно. Только нужно будет немного подождать, потому что они только что ушли завтракать.
– Хорошо.
– Можете пройти во внутренний двор, если желаете.
– Да, спасибо.
Девушка повела меня широким светлым коридором мимо дверей, сквозь арки и лестничные пролеты, и вскоре мы вышли во внутренний двор. Здесь девушка оставила меня, пожелав мне всего хорошего. Я пошла по узкой бетонной дорожке сквозь аллею с невысокими насаждениями. Густой кустарник вдоль дорог и редкие, но огромные, раскидистые ели. Однажды я поинтересовалась у одной из медсестер, почему – только ели. Она сказал, что этим деревом весьма проблематично нанести увечья себе и другим. А я-то думала, потому что пахнет вкусно. Одна из лавочек стояла как раз у подножия огромного дерева, и в это время дня оно бросало длинную, густую тень на скамью. Я села на неё и стала ждать. Здесь не было ощущения больницы – мне казалось я сижу в одном из парков, что остались еще с советских времен, но заново восстановленных и приведенных в пригодное состояние. Да, здесь не играли в салки дети, не гуляли новоиспеченные мамы с колясками, не было здесь и стариков, подставляющих свои лица солнцу. Здесь никого не было, кроме меня. Потому как здесь есть распорядок. Здесь не гуляют поодиночке. Здесь никто ничего не делает сам по себе и каждый – под строгим надзором. Здесь человек не принадлежит себе. Здесь человеческую жизнь передают в бережные руки хранителям разума. За нехилые деньги, разумеется.