Однако если у Ленина и появились какие-то сомнения относительно характера революции, то это случилось уже гораздо позже того, как она произошла в России. Да и какие могли быть сомнения? Ведь представление о социализме как о первой ступени коммунизма, побеждающем во всех (или большинстве) передовых странах, достигших определенного уровня развития, и только в своей совокупности (независимо от любых противоречий между ними) образующих капиталистическое общество, представляет собой целостную и последовательную логическую концепцию, опирающуюся на гегелевскую диалектику развития единичного объекта в результате самодвижения (которое, в свою очередь, имеет источником внутренние противоречия). Именно на эту концепцию опирались марксисты-революционеры, в том числе и те, кто совершил Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Это уже задним числом для объяснения конкретного хода событий была придумана не соответствовавшая предварительным соображениям, и только на эти конкретные события рассчитанная теория «слабого звена» (типичная теория ad hoc). Готовили же и совершали революционеры-ленинцы эту революцию только и исключительно как часть (свою часть – по Ленину «узконациональную») революции всемирной.
Особенно хорошо это видно по работам самого Ленина. В канун революции, летом 1917 года, с целью обеспечить теоретическую базу для предстоящих преобразований он пишет работу «Государство и революция». Нет, он не муссирует в ней без конца тезис о всемирном характере предстоящей революции – зачем было снова толковать о том, что ни у одного марксиста тогда и тени сомнения не вызывало. Но сегодня хоть сколько-нибудь вдумчивому читателю (уверовавшему в будто бы обоснованную Ленином «невозможность победы революции в большинстве развитых стран» и в теорию «слабого звена») не может не показаться странным, что в работе, посвященной функциям нового, созданного революцией государства, ни слова не говорится о его внешних функциях. И это в то время, когда в мире полыхает империалистическая война. А ведь это был бы важнейший вопрос если бы Ленин предполагал сколько-нибудь длительное существование социализма в «отдельно взятой» стране (тем более в отсталой!). Известно, какое значение Ленин придавал аграрной политике партии, действующей в преимущественно крестьянской стране, – и он в этой своей работе практически не затрагивает вопрос о крестьянстве. Можно привести и другие примеры такого рода. Но все это не только перестает быть странным, а становится совершенно естественным, если вспомнить об ожидаемом мировом характере предстоящей социалистической революции (в которой революции в России предназначалось весьма важное, но отнюдь не первостепенное место). При мировой революции указанные вопросы автоматически теряли свою исключительную значимость для нее как целого, зато ее приобретали другие вопросы, которым вполне закономерно Ленин и отдавал предпочтение.