Разумеется, не капитализм изобрел грабеж как экономический инструмент. Например, при феодализме войны ради экономических выгод существовали в качестве важного элемента общественных отношений. Вряд ли, скажем, можно назвать эквивалентным (в соответствии с законом стоимости) обмен «по старому рецепту завоевателя, покупающего товары побежденных на их же собственные, у них же награбленные деньги» (23, 595). Но как правило посредством войны феодалы стремились грабить друг друга. И только капитализм разделил весь мир на две части тех, кто грабит, и тех, кого грабят, и сделал такое деление, без которого он не мог ни возникнуть, ни развиваться, неотъемлемым элементом данного способа производства в самых различных формах.
Сначала (на этапе «так называемого первоначального накопления») использовались старые, феодальные методы грабежа. Дальше ситуация усложнялась, и главную роль все больше стал играть неэквивалентный обмен. Но обмен «ядра» с «периферией» вообще никогда не осуществлялся на основе равенства обмениваемых стоимостей. Скажем, для первой капиталистической страны «Англии торговля – в Ирландии, в Индии, в Соединенных Штатах и иных странах – проходила не под знаком эквивалентного обмена»45. «Должностные лица [английской Ост-Индской компании] сами устанавливали цены и по своему произволу обдирали несчастных индийцев»; они же «принудили индийцев принести в дар 6 миллионов фунтов стерлингов. В 1769-1770 гг. англичане искусственно организовали голод, закупив весь рис и отказываясь продавать его иначе, как по баснословно высоким ценам» (23, 762). При этом европейские государства «насильственно искореняли всякую промышленность в зависимых от них соседних странах» (23, 767). Вот таким на протяжении столетий был «торгующий мир» с его «эквивалентным обменом».
Но и сейчас, при формальном отсутствии внеэкономических колониальных отношений, о всеобщем действии закона стоимости говорить не приходится: «“Закон”, исходящий из презумпции эквивалентного обмена, просто не отвечает реальности. …Экономика “первого мира” при действии закона стоимости являлась бы абсолютно неконкурентоспособной. И “закон” просто выключен действием вполне реальных, осязаемых механизмов – от масс-культуры до авианосца “Индепен-денс”. Выключен этот закон уже четыре века, и в обозримом будущем уповать на него не приходится»46.
Рассматривая механизмы функционирования капиталистического общества, Маркс фактически сводит их к механизмам только лишь внутренним для стран метрополии. Здесь особенно сказываются общеметодологические установки гегелевской диалектики, вследствие которых он рассматривает становление и развитие общественно-эконо-мической системы капитализма как замкнутой, движимой по сути исключительно собственными внутренними противоречиями. Но дело не только в гегелевской диалектике. Такой вообще была научная парадигма того времени. Если провести аналогию, скажем, с положением в биологии, то ученых во всех случаях интересовал только некий «организм», его анатомия и физиология. Вопросы экологии или те, что связаны с различными ценозами, вошли в научный обиход только спустя добрую сотню лет. Так что Маркс не потому не решил вопросов, касающихся внешних связей капитализма, что не смог, а потому, что он их перед собой и не ставил. Он блестяще исследовал «анатомию» и «физиологию» данного «организма», но его «экологические» (равно как и «этологические») проблемы для него просто не возникали. Но сегодня марксистам отказываться от решения такого рода задач только на том основании, что Маркс ими (в явном виде!) не занимался, как минимум неразумно.