Я поняла, что он закончил, когда пауза затянулась. В тишине я лишь слышала его нездоровое хриплое дыхание.
Я стояла не шевелясь и смотрела широко раскрыв глаза на человека, которого всю жизнь считала отцом, которого любила, о котором заботилась и прошла через ужасы смены пола, чтобы спасти его и его королевство, которое даже не было моей родиной. Эх, что ж так хреново на душе! Я всегда стараюсь с улыбкой смотреть на вещи, но как здесь улыбаться, зная обо всем этом? Сквозь слезы? У меня могла быть мать, и не была бы принцессой. Жила бы себе в Японии! И… стоп!
— Пап… то есть…
Я не знала, как мне теперь его называть. По имени? Что ж, видимо так.
— Лофрэт (он вздрогнул, когда я назвала его по имени), но кто же тогда моя мать? Она жива?
У меня было плохое предчувствие. Очень плохое. Мой бывший отец отвернулся к стене и проговорил хриплым голосом:
— Кэйко Такаги.
Я ощутила внезапную пустоту в сердце. Голова будто закружилась… или мне показалось?
— Кэйко? Кэйко-сама?! — заставила я себя это сказать осипшим голосом.
Услышав шорох сбоку, я увидела Кэйко-сама, выходящую в человеческом облике в темно-синем кимоно. Да, кимоно… так называлась эта одежда. Я вспомнила, что видела ее в одной из книжек в папиной… то есть в библиотеке Лофрэта.
На ее величественном лице появилась мягкая улыбка, а потом я услышала ее спокойный голос, обращенный ко мне:
— Так и есть, Виктория. Точнее, Котонэ.
Она произнесла мое имя с такой теплотой и любовью, что мне даже стало как-то неуютно. Кэйко-сама протянула мне руку, сделав шаг вперед.
Самым ужасным было то, что я не помнила лица своей матери, не помнила ее голоса, не помнила ничего связанного с ней. Все воспоминания давным-давно улетучились, словно утренний туман. Я кинула взгляд на своего бывшего отца — он выглядел больным и жалким.
Столько всего пережить, и теперь умирать в одиночестве без друзей и семьи после тяжелого разговора со мной о правде и своей боли, которую он носил в сердце столько лет. Лофрэт стал для меня родным за все эти годы, а Кэйко была если не чужой, то просто знакомой. Мне было очень жаль, но я ничего не чувствовала к этой женщине… Говорят, что матери чувствуют своих детей, но дело в том, что дети не чувствуют матерей. Я вновь подошла к Лофрэту, опустилась рядом с ним у кровати и обняла его за шею, уронив голову на грудь, со знакомым мне с детства запахом, по которому я узнавала своего отца.
— Ты не должен умереть! Не должен.
Представляю, какое лицо было у Кэйко, но меня (странное дело!) больше волновало то, что происходило сейчас, чем мое далекое прошлое. Я не могла на него злиться или осуждать. Я понимала, что он привязан ко мне и любит меня из-за чар, наложенных в детстве, но я-то любила по-настоящему. Нельзя перестать любить человека просто потому, что он совершил ошибку. Если бы все было так, можно ли было бы это вообще называть любовью? Вряд ли.