О да, Джарет. Рано или поздно все мысли и дороги сходятся к нему. Королю гоблинов жизнь не надоедает никогда, даже если он скучает. Вероятно, сейчас ему не до скуки. Алисса поежилась. Он не убьет ее, когда вернется, договор есть договор. Но найдет способ устроить ей настоящую преисподнюю в Лабиринте, вместо желанного покоя. А если не вернется, это сделает Уна или Дарина. Они умные девочки и скоро поймут, что произошло.
Оберона спасла не Цимнея, это всего лишь красивая легенда. Даже странно, что Джарет в нее поверил, как и в то, что Алисса ничего не знала.
Она отвернулась от окна, посмотрела на портрет Ганконера. «Я предала тебя, муж мой. Но Хранительница — это навсегда, это превыше всех прочих ролей. И чем дольше живешь, тем лучше понимаешь, что силы Перекрестка всегда правы. Но поступать правильно — далеко не всегда приятно. Ты не простишь меня, Музыкант. Но так даже лучше. Когда ты вернешься, меня здесь уже не будет, и ты не станешь жалеть обо мне. А если не вернешься, то ничего не узнаешь. А я… я буду жить и гореть от стыда и ненависти к себе. Я уже горю. Великий Хаос, пусть они вернутся! Иначе я не выдержу и пойду за ними».
У самого пола фургона вдоль одной стены тянулся толстый стальной прут, на который были нанизаны цепи. Утром и вечером с рабов снимали ошейники и выводили на недолгую прогулку. На Джарета хозяин надел ошейник в вечеру второго дня, когда опухоль на шее окончательно спала. Триус при этом стоял рядом, держа наготове хлыст. И презрительно хмыкнул, не получив повода пустить его в ход.
Большую часть времени Джарет размышлял и отсыпался. Ему никто не мешал. Остальные рабы по-прежнему держались от них в стороне. За порядком в фургоне следил Стрелок, как Ганконер назвал охранника, подстрелившего Джарета. Он носил ошейник, но на остановках выходил из фургона и ел вместе со свободными людьми. На Джарета Стрелок демонстративно не обращал внимания, но когда думал, что тот спит, поглядывал со всё возрастающим ужасом.
— Должно быть, ты первый в его практике, кто не умер от этого яда, — заметил Ганконер.
— Интересно, какая у них тут религия? — Джарет взял у Ганконера фляжку и жадно глотнул.
— В боги метишь? — хмыкнул Ганконер и забрал фляжку. — Не замечал, чтобы местные молились. Даже пленники.
— По-моему, они воспринимают свое положение как неприятное, но совершенно естественное. Не удивлюсь, если их продали свои же.
— Не знаю, не видел. Когда я сюда провалился, то угодил прямиком в бархан на краю пустыни. И это было вовсе не мягкое приземление. Очнулся в фургоне. Вон те трое и Стрелок здесь уже были. Триус меня даже не пытался расспрашивать. Задал пару вопросов, убедился, что я не местный, и всё. Ирас первым проявил дотошность в определении нашего происхождения.