— Вот посмотрите. К поручику Пронину часто приходит сестра. Она даже переехала на жительство в наш город. Трогательная забота, правда? — говорит Дайкин и открывает «глазок» очередной камеры. — Прошу!
Смотрю в камеру. А там, прижавшись друг к другу, в долгом поцелуе застыли двое. Смущенно кашлянул Дайкин, женщина отпрянула в сторону. Белокурые волосы растрепались на ее красивой головке. Я сразу узнаю ее: это Зина, почтовая «горлинка».
Мы идем дальше. Улыбаясь, Куликов спрашивает:
— Интересно, зачем она прикидывается сестрой?
Дайкин стремительно поворачивается к нам. Глаза его широко открыты, кустики бровей поднялись вверх.
— Если откровенно, все тут обман! Устроили загородную дачу для белой гвардии. Разве это исправление? Ничего вы не понимаете, граждане… Меня на службу жена со слезами провожает. Набросятся эти архаровцы, моим же пистолетом прикончат. Вот так. Идемте в мой кабинет.
В большой полутемной канцелярии за столами работает несколько человек. В углу мягко постукивает костяшками счетов пожилой бухгалтер. Рядом сидит франтовато одетый человек в светлом пиджаке и белой рубашке, с бантиком вместо галстука. Франт жадно курит, пуская дым по бумагам на столе.
Мы входим в маленькую дверь, обитую железом, и оказываемся в кабинете начальника тюрьмы. Дайкин со вздохом снимает ремень с кобурой, бросает на стол шапку.
— Люблю сидеть в этой комнате, — с улыбкой говорит он, — в случае чего можно выскочить в окно.
Действительно, на окне его кабинета нет решеток, да и выходит оно за ограду. Помещение канцелярии встроено в тюремную стену. Кабинет маленький, с низким потолком. Оказывается, здесь раньше была комната дежурного офицера жандармского управления.
— Принесите дела заключенных, — просит Куликов, — и освобождайтесь скорее. Посидим, покурим, поговорим.
Дайкин уходит не сразу. Он торопится рассказать «представителям из центра» о себе и своих бедах.
— Сам я сапожник, хороший мастер, — говорит он. — Ничем другим не занимался, всю жизнь тачал сапоги. Так за что же меня ввергли в этот ад? Заключенные делают, что хотят, и это называется перевоспитанием! Раньше взвод красноармейцев охранял тюрьму, а сейчас охрана с винтовками только на вышках, да и вышки скоро снимут, чтобы «морально не травмировать» осужденных. Что же это такое, товарищи?
Бушует Дайкин. А Кулков спокойно покуривает папироску.
У Александра Лукича редкий дар: он умеет внимательно слушать других. А я не выдерживаю:
— Кто же смеет проводить такую… «реформу»?!
— Председатель исполкома Енисейский! Старый революционер, но левый эсер. Я сам до революции сочувствовал эсерам, а поступки товарища Енисейского понять не могу. Плохой я начальник тюрьмы, но освободить меня от этой кары не хотят…