Эфриэл поймал ее и прижал лбом к своей груди, укачивая, как младенца.
— Тише, тише. Подумаешь — пощечина. Я от тебя получил целых три, и ничего — жив-здоров. Э-э, не знаешь ты, как благородные господа лупят жен!
Она воззрилась на него с таким ужасом, что он поторопился исправиться:
— Не все, конечно. Твой муж не станет тебя бить.
— Но он уже ударил меня… — с упреком ответила Бранвен, как будто это Эфриэл был виноват.
Ночью Эфриэл то и дело просыпался, потому что Бранвен ворочалась и тяжело вздыхала, но стоило ему пошевелиться — таилась, как мышка. Проснувшись в очередной раз, Эфриэл с раздражением подумал, что больно уж она нежна, эта леди Рори. Ей слегка поддали, и она уже готова умереть. Ему вдруг вспомнились события очень, очень давние. Такие давние, что сейчас виделись смутно, как сквозь пелену тумана. Старшие братья — законные сыновья, сиды чистой крови, как они себя величали — в потешном поединке отлупили его до потери сознания, сломав одну руку и пальцы на другой. Чтобы знал свое место, сказали они тогда, и не мечтал прыгнуть выше головы. Сколько ему было? Девятнадцать или двадцать. Странно, что первые сто лет жизни помнятся по годам — вот здесь было десять, здесь двадцать, а тут шестьдесят четыре, в потом все мерится на сотни. Папаша, наверное, считает тысячами. Левая рука заныла возле локтя, хотя Эфриэл знал, что никакой телесной боли нет в помине — она у него в голове. Несколько переломов и синяков, пара шишек — это ничто для истинного сида. Неделя в постели — и снова готов есть-пить и наслаждаться. Но его раны не затянулись и за две недели, а сам он стремительно слабел и уже перестал есть. Папаша тогда сказал, что такие слабаки и рождаются от дурной крови, и перестал даже интересоваться — жив или уже умер его сын от проклятого племени. И тогда появилась Айрмед. Пришла не тайком, а заявилась прямо к княжескому трону. Братья сначала подняли ее на смех, но папаша разрешил лечить — в конце концов, своей серебряной рукой он был обязан и Айрмед, ведь это она помогала Мидаху, когда тот врачевал однорукого калеку, изгнанного и всеми покинутого.
Айрмед не умела лечить раны и сшивать печень. В этом ей было далеко не только до Мидаха, но и до отца — Мор Кехта, главного лекаря среди сидов. Зато она знала травы, как никто другой, и сразу догадалась, что его болезнь была не от переломов, а от израненного сердца. Она зажигала курильницы с ароматной смолой, поила Эфриэла травяными настоями с медом и молоком, и развлекала разговорами. Поначалу он дичился ее, но потом оттаял, стал отвечать на вопросы, смеяться и вскоре пошел на поправку.