— О Балу. Я всегда почитал себя смиренным исполнителем воли Богов. С самой юности, унаследовав от отца своего Бабили и титул верховного жреца, служение Богам было главным моим желанием. Позже, почитая и превознося грозного Мардука увидел я отчетливо, как могу я сделать Бабили лучше, величественнее, принести людям моим процветание и мир. Не лить бездумно кровь верных моих воинов; не запугивать Киш, Лагаш и Урук, кромсая Междуречье, но договариваться, убеждать, привлекать на свою сторону. Не коварством, шантажом и силой, в чем преуспел мой отец, но мудростью и достижением. Этим знанием меня наградили Боги. Ведь так? — Бильгамешу пронзительно теперь смотрел на Балу.
Балу снова полудремал, выпятив округлое брюхо под полосатым халатом.
— Ты изводишь себя, Бильгамешу. Незачем пересказывать непростой путь свой и борьбу с братьями твоими, и заговор матери твоей. Все было у тебя Бильгамешу. Мудрость твоя привела тебя к прекрасной картине, развернувшейся перед тобой вчера с храмовой террасы. Страна твоя цветет, она забыла о войне. Надолго ли? Говорю тебе — надолго. Я говорю тебе, Балу!
Он не повысил голоса, не открыл глаз, только большое тело его чуть всколыхнулось, как бы вскипнуло. Но эта рябь, демонстрация силы произвели на Бильгамешу нужно впечатление. Он отступил на шаг. Бильгамешу знал, какова сила Балу.
Балу тем временем продолжал:
— Но сколько бы ты не повторял этого себе, не напоминал себе успехи и неудачи, разочарования и победы, выбор твой сделан. Как и все предыдущие выборы, в которых, пользуясь своею мудростью, принимал ты правильные решения.
Бильгамешу отступил еще на шаг, два. Не о чем было спорить с Балу. Они говорили об этом много раз, с тех самых пор, как встретил Бильгамешу его, у подножия храма-зиккурата, посвященного самому Балу, ведающему письмом, знанием и ратным делом. Бильгамешу очень хорошо помнил ту встречу. Как ощетинились верные его телохранители-мушкенумы, как смеялся Балу насмешливо тыча пальцем в надежнейший отряд Бильгамешу. Заговорил, и перевернул все, что Бильгамешу думал и ведал о древних богах, которых чтили еще его далекие пращуры.
Мудр был Балу, мудр нечеловеческой мудростью. Знания его не знали пределов, а глаза проникали в самое нутро, вынимая самое сокровенное. Но не это, в тот памятный день, заставило отряд отборной охраны лугаля расступиться перед ним. Необъятной мощи сила, которую сочетал Балу с расхлыстанной развязностью, порой откровенным шутовством, которые трудно соотносились с божественной сутью его. Глядя в тот день на выставленные в его направлении блестящие бронзовые наконечники копий, Балу всего только притопнул и вся пятидесятиглавая процессия повалилась ниц, мечтая только о том, чтобы всемогущий Балу смягчился.