Никанор Никанорыч тем временем притих и как-то отклонился назад. Может он и вправду телепат и мысли мои читает, только вот все мои мысли теперь были на один лад. На его, Никанор Никанорыча лад.
— Г-глупейшая ситуация, Борис Петрович, — примирительно забормотал он, — Я ведь вас прекрасно понимаю. Я и сам бы закатил скандал, да еще какой. Ух, я бы закатил! — мечтательно протянул он. — Нету мне прощенья, Борис Петрович, нету. Не с того начал, не так, как приличествует, представился. Только и вы меня поймите, Борис Петрович, времени-то не осталось совсем. В делах ведь все. В пустых, праздных, но оттого нисколько не менее продолжительных и требующих внимания. А время-то, оно к окончанию подходит. Времени-то не остается. Куда ж деваться-то, Борис Петрович? Вот, и путаются порядки, вместо "здрасьте", кричим "за работу", вместо "спасибо" — "живее".
Тихонько крякнул стул под Никанор Никанорычем. Это был Толин стул, нашего гребца. Толя относился к стулу трепетно, ухаживал за ним, берег. Дважды он собственноручно ремонтировал свой стул, саморезы покупал в хозяйственном, когда тот не выдерживал своего могучего седока. А теперь вот Никанор Никанорыч.
Я сжалился немного над ним, расхлыстанным, потным, точно прокисшим. И вид-то у него разбитый и виноватый, и одежонка видавшая вида. Не смягчая выражения лица, я сказал:
— Да прочел я вашу "литературку". Не знаю, правда, та ли это "литературка", про которую вы говорите. Библия была в портфеле вашем. Библия и больше ничего. Объясните по-нормальному, в чем состоит ваше дело? И причем здесь я?
Никанор Никанорыч подвоспрял, хотя и оставался еще печален.
— Совершенно так, Борис Петрович. Библия одна штука. Изданьице тыща восемьсот девяностого года. Безвозмездный дар, надо сказать. Как не воспользоваться-то? Грех не воспользоваться.
Он наклонился в мою сторону, пристально глядя мне в глаза и в сердцах прижимая руку к груди.
— Ну скажите, Борис Петрович, скажите, что прочли вы закладенные места.
— Прочел несколько, — уклончиво ответил я.
— А про тыщу лет хотя бы прочли? — спрашивал он и в глазах его стояли слезы. — Про тыщу лет?
— Про тыщу лет? — переспросил я, судорожно вспоминая, где же там говорилось про тысячу лет.
Никанор Никанорыч неожиданно выпрямил спину и новым низким голосом провещал:
— Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их как песок морской, — Никанор Никанорыч замолк. — Такие вот пироги, — надломленно добавил он после паузы, и непривычным показался этот прежний его голос после того, низкого. — Перевод подкачал, конечно. Поди разбери про что там говорится.