На основаніи вышеизложеннаго, дочь губернскаго секретаря Ольга Владимірова Умецкая (нынѣ 15 лѣтъ), по собственному сознанію, подтверждающемуся обстоятельствами дѣла и существованіемъ вызвавшей ее на поджогъ причины, обвиняется въ поджогахъ обитаемаго и нежилаго строеній и въ покушеніи на зажигательство послѣдняго. А родители ея, губернскій секретарь Владиміръ и жена его Екатерина Михайловы Умецкіе, показаніями дочери ихъ Ольги, подтвержденными свидѣтелями и медицинскимъ осмотромъ мизинца лѣвой руки ея, обвиняются въ употребленіи во зло родительской власти и въ жестокомъ обращеніи съ малолѣтнею своею дочерью Ольгою, въ неприводѣ ея къ исповѣди, послѣ достиженія семилѣтняго возраста, въ вовлеченіи ея въ преступленіе и побужденіи ея къ самоубійству.
На вопросъ предсѣдателя, Ольга Умецкая призналась въ возводимыхъ на нее преступленіяхъ. При этомъ, на дальнѣйшіе разспросы, послѣ долгаго молчанія, она разсказала слѣдующія подробности. «Въ первый разъ я подожгла часовъ въ 12, днемъ, — подожгла я скотный дворъ. Меня папаша отколотилъ и послалъ телятъ поить; я зашла за уголъ и зажгла спичкой солому, которая на дворѣ валялась: ее съ крыши вѣтромъ сдуло. Потомъ я пошла въ кухню телятъ поить…. Кухарка увидала пламя и говоритъ: барышня, полымя сшибаетъ, побѣжимте къ папашѣ… Я и побѣжала сказать, что пожаръ на скотномъ дворѣ… 18 числа, чрезъ день, тоже часовъ въ 12‑ть, я амбаръ подожгла; папаша меня за прикащикомъ послалъ, я пошла да и подожгла…. А третій пожаръ: мамаша пріѣзжаетъ, — она послѣ пожара къ сестрѣ моей ѣздила, — «ты, говоритъ, какъ смѣла сказать, что я все добро увезла», и стала меня бить…. «На конюшнѣ, говоритъ, тебя запорю до смерти»… Потомъ папаша говоритъ, чтобы мамаша насъ благословила. «Скитаться вамъ по бѣлому свѣту — вотъ вамъ мое благословеніе», — это мамаша мнѣ и сестрѣ моей младшей сказала… Я пошла и подожгла тогда опять амбаръ, онъ и сгорѣлъ…. А четвертый пожаръ: работники приходятъ, просятъ меду; я имъ и дала, самый маленькій кусочекъ. Папаша пріѣзжаетъ: гдѣ, говоритъ, медъ? и началъ меня бить безмѣномъ…. Я и подожгла домъ. Когда огонь горѣлъ, я дала шкатулку держать младшей сестрѣ, а сама хотѣла въ огонь идти. Да Иванъ Селиверстовъ, староста, съ работникомъ удержали меня…. Толкнулъ и говоритъ, куда вы лѣзете? Я поджигала днемъ потому, что папаша днемъ спалъ и всѣ спали… Я зажгу, и сейчасъ побѣгу папашу будить. Въ послѣдній пожаръ, когда домъ загорѣлся, я говорю прикащику: пойдемте папашу будить, и мы влѣзли въ окно, папашу разбудили… Папаша хотѣлъ въ Москву ѣхать, я думала, что онъ скорѣй уѣдетъ, если я подожгу, — вотъ я и подожгла домъ… Въ церкви я была ужь послѣ трехъ пожаровъ, когда насъ къ священнику отдали жить, а до того времени я въ церкви не была никогда…. Прежде насъ гувернантка учила молитвамъ, да она не долго у насъ жила, мѣсяца четыре; она уѣхала послѣ пожаровъ, я не помню какъ ее звали… А что палецъ у меня вывихнутъ — это вотъ какъ было. Лѣтъ 7 или 8 тому у насъ было фортепіано. Мамаша меня стала учить, двѣ недѣли учила, а потомъ Сашѣ фортепіано отдали, такъ и перестали меня учить… А насъ часто били. Когда мамаша и не сердится, все равно каждую недѣлю по субботамъ насъ сѣкли, и каждый день потасовка была. Когда мнѣ еще 7 лѣтъ было, мамаша меня линейкой по рукѣ ударила за то, что я неправильно играла на фортепіанахъ и вывихнула мизинецъ… Такъ его и не правили. Передъ пожарами я хотѣла зарѣзаться: когда ложилась спать, взяла перочинный ножикъ и положила его подъ подушку. Да мнѣ не удалось: мамаша въ эту ночь долго не спала. Я ждала, ждала, пока она заснетъ да такъ сама и заснула…. А зарѣзаться оттого хотѣла, что насъ очень строго держали: просто, нѣтъ терпѣнья жить. Я и на масляницѣ хотѣла зарѣзаться…. Я. работникамъ часто жаловалась, Михаилу работнику говорила»….