Замѣчательныя судебныя дѣла (Носъ) - страница 200

Князь А. И. Урусовъ. Вашему сужденію, гг. присяжные и судьи, подлежитъ вопросъ о томъ, можно ли по совѣсти признать, что цѣлое крестьянское общество сельца Хрущевки, состоящее изъ 53 подсудимыхъ, виновно огуломъ и порознь въ неповиновеніи властямъ. Вы слышали, гг. присяжные, какъ вчера еще обвинительный актъ описывалъ чуть не бунтъ, отъ котораго сегодня осталось такъ мало похожаго на правду. Но все — таки васъ стараются убѣдить въ необходимости произнести обвинительный приговоръ, то ссылаясь на вашу совѣсть, то указывая вамъ, что подсудимымъ, пожалуй, еще хуже будетъ отъ оправданія. Хотя васъ и предупреждали противъ нашихъ доводовъ, но вѣдь мы, гг. присяжные, понимаемъ другъ друга. Зачѣмъ говорить о вашей совѣсти? Какъ будто вы сами безъ насъ не знаете, что вы дали клятву сказать всю правду по совѣсти. Совѣсти никого не научишь. А что до того, хорошо или дурно будетъ крестьянамъ отъ оправданія, такъ это къ дѣлу вовсе не относится, и странно было бы думать, что подсудимымъ отъ того легче будетъ, если вы обвините ихъ не по совѣсти, а для ихъ же пользы. Еслибы вы сидѣли здѣсь въ первый разъ, я бы сказалъ вамъ, что надъ вашимъ приговоромъ нѣтъ власти, такъ какъ свыше совѣсти человѣка нѣту силы въ мірѣ. Вы вольны обвинить или оправдать, — вы ни передъ кѣмъ и никогда не отвѣчаете, и самъ законъ запрещаетъ вамъ оглашать имена того, кто подастъ голосъ за или противъ подсудимаго. Никто нѳ можетъ сказать, что вашъ приговоръ несправедливъ. Вы послушаете насъ и тогда увидите сами, на чьей сторомѣ правда, а смущаться нашими или чьими бы то ни было словами значило бы и самую присягу нарушить и пойдти противъ совѣсти. Давайте же, разсмотримъ внимательно все дѣло и обсудимъ его.

19‑го февраля 1861 года было отмѣнено крѣпостное право. Крестьяне очутились въ новомъ положеніи: изъ людей, находившихся такъ долго въ безусловномъ повиновеніи и во власти помѣщичьей, они наконецъ вздохнули свободнѣе, почувствовали себя такими же людьми, какъ и другіе. Пріѣзжайте вы въ какую — нибудь новую, незнакомую страну, и многіе порядки и обычаи ея покажутся вамъ странными, многаго вы совсѣмъ не поймете, а иное сдѣлаете по незнанію такъ, что выйдетъ въ противность неизвѣстному вамъ закону. Нужно различать два рода законовъ. Одни общіе: не убій, не укради — это всякому извѣстно и нельзя никому сказать, что онъ такого закона не знаетъ. Но совсѣмъ другое дѣло, если не знать новаго закона о томъ, что посылать крестьянъ пахать за границы своего имѣнія — нельзя, а за рубежи можно. Положеніе о крестьянахъ заключаетъ въ себѣ законы новые; требовать, чтобы они на другой день послѣ своего обнародованія были всѣмъ хорошо извѣстны, — невозможно. Хотя и сказано, что никто не можетъ отговариваться незнаніемъ закона, но такое положеніе имѣетъ мѣсто только для законовъ вѣчныхъ, законовъ совѣсти, — а иначе всѣмъ пришлось бы проводить жизнь надъ изученіемъ законовъ, какъ дѣлаемъ это мы, хотя все — таки не можемъ похвастаться, чтобы мы всѣ законы знали. А такъ какъ крестьяне всѣхъ законныхъ постановленій Положенія 19 февраля знать не могли, слѣдовательно нельзя и говорить, что нарушивъ законъ по ошибкѣ, они совершили преступленіе, потому что, по совѣсти судя, ошибка въ грѣхъ не ставится. Вамъ извѣстно изъ предварительнаго слѣдствія, что ходили слухи между крестьянами о томъ, что пахать за чужими рубежами не слѣдуетъ, что на то закона нѣтъ. Слухъ этотъ, основанный на смѣшеніи понятія о рубежѣ съ понятіемъ о границѣ, дошелъ и до хрущевскихъ крестьянъ, принадлежавшихъ барону Модему. Имѣніемъ управлялъ у него Нѣмецъ, на котораго горько жалуются крестьяне, — онъ ничего не могъ растолковать имъ путемъ. Услыхавъ, что пахать за рубежами не слѣдуетъ по закону, Хрущевцы естественно обрадовались и повѣрили этому слуху. Жизнь — то ихъ, какъ видно; была не завидная: приходилось ѣздить пахать за 9 верстъ, проѣзжать туда по трудной гористой дорогѣ, оставлять тамъ бабъ и ребятишекъ, грудныхъ младенцевъ и беременныхъ женщинъ безъ пристанища, въ сырую осень, на землѣ размокшей отъ холодныхъ дождей. Вѣдь никто, не правда ли, никто изъ васъ, гг. присяжные, на это охотно не согласился бы? А тутъ еще слухъ ходитъ, что заставлять работать въ этой Сѣкиринской пустоши незаконно! Что бы вы на это сказали Я Поставьте — ка себя на ихъ мѣсто и скажите, что бы вы сдѣлали? Конечно, постарались развѣдать про это дѣло получше. Такъ и сдѣлали Хрущевцы. Не задолго передъ тѣмъ крестьяне Ефимовской волости объявили, что «насъ тоже гоняли пахать, а мы не стали». Слышатъ Хрущевцы отъ мироваго посредника князя Оболенскаго, что дѣйствительно нѣтъ такого закона. Думаютъ, кому же знать, какъ не посреднику? Ему и книги въ руки. Опять слышатъ: Миллеръ тоже говоритъ, что но статьѣ 230‑й не слѣдуетъ пахать. Для большаго удостовѣренія, они говорятъ ему: «дай намъ это письменно», онъ и далъ имъ записку. Мы видимъ изъ показаній исправника Бѣлокопытова, что пятеро изъ крестьянъ ходили въ Рязань къ губернатору, они показали тамъ бумажку Миллера, и губернаторъ взялъ ее у нихъ, но не возвратилъ. Ботъ вторая причина, побудившая ихъ отказаться пахать. Наконецъ, они, въ разговорѣ съ старшиною, слышатъ, что такого закона нѣтъ, онъ поворотъ имъ: «съ Богомъ, нечего ѣздить пахать; коли выдержите дружно, — ваша взяла». Бъ виду всего этого, понятно, никто бы иначе не поступилъ, каждый скажетъ: «нѣтъ такого закона, такъ и терпѣть не буду», — это не преступленіе. Ботъ если я знаю, что есть законъ не красть, а краду, то это преступленіе. Не скажу, чтобы для крестьянъ были важны слова волостнаго писаря, которому законы не вполнѣ могли быть извѣстны, къ тому же онъ пивалъ; но слова мировыхъ посредниковъ, что такого закона нѣтъ, — болѣе заслуживали довѣрія. Замѣчу также, что если я въ чемъ увѣренъ, то хотя и ошибочно мое убѣжденіе, я все — таки не преступникъ, злой воли я тутъ не имѣю. Посмотрите же, какія послѣдствія ихъ ошибки! Общество разорено, многіе крестьяне наказаны розгами и сверхъ того отданы подъ судъ: чего же имъ больше желать? А вѣдь все дѣло только въ томъ и состоитъ, что они отказались работать: вотъ и все преступленіе. Какъ имъ ни толковали — пахать пустошь они отказывались. Тогда начальство стало требовать платы, — дни имъ засчитаны. Ихъ обязываютъ за отказъ отъ работы платить деньгами. Я не сочту себя преступникомъ, если займу у кого деньги и не плачу; ну, что же? я знаю, что съ меня взыщутъ: нѣтъ денегъ — продадутъ имущество, нѣтъ имущества — посадятъ въ тюрьму, а преступникомъ не буду, и сказать мнѣ, что я эти деньги укралъ. — несправедливо. Какимъ же образомъ хотѣли взыскать съ крестьянъ? Вы слышали, что описали ихъ скотину; описалъ ее становой, а на другой день пріѣхалъ исправникъ повѣрить эту опись. Съ вечера было приказано утромъ не выгонять скотину; но начальство не пріѣзжало цѣлый день, — нельзя же скотинѣ быть безъ корму? Ее выгнали. 14‑го іюля, въ деревню пріѣзжаетъ начальство, а скота нѣтъ. Это было послѣ обѣда. Отправляются въ поле, скота и тамъ нѣтъ, — онъ разошелся дальше. За начальствомъ тянутся гусемъ крестьяне посмотрѣть, какъ будутъ отбирать скотину. Исправникъ остановился, вышелъ изъ тарантаса, сталъ убѣждать крестьянъ, пошелъ говоръ, — а вы знаете, гг. присяжные, гдѣ толпа, тамъ и шумъ. Если всѣ молчатъ, тогда конечно и шуму быть не можетъ, но если заговорятъ, какъ не быть шуму? Мужики просятъ исправника: «смилуйтесь! нельзя скотину отбирать такъ, зря, мы по дворамъ лучше раскладку сдѣлаемъ. Скотина не равна, — у кого больше, у кого меньше». Начальство поняло, что дѣйствительно такъ поступить нельзя. Было уже поздно, вечеромъ, посредникъ г. Хонинъ, какъ человѣкъ знающій народъ, предложилъ отложить до утра. Потолковали часа два, стемнѣло, затихъ говоръ толпы и всѣ вернулись мирно домой… Рѣшили отложить до завтра, слѣдовательно отъ описи начальство отступилось добровольно. Гдѣ же сопротивленіе, гдѣ преступленіе? Вы слышали, какъ показывалъ Лавръ Ефимовъ, — въ чемъ сознаются и сами подсудимые, — что въ началѣ былъ шумъ, но поговорили съ исправникомъ и утихли. Все было бы какъ слѣдуетъ, но вотъ становому почему — то показалось, что одинъ изъ крестьянъ, Рыбаковъ, болѣе другихъ шумѣлъ; показывая на него, онъ сказалъ исправнику: «этотъ рыжій всегда впереди». Становому не мѣшало бы знать его имя. а то, что эта за кличка «рыжій»? вѣдь только звѣрей такъ различаютъ: рыжій, черный, пѣгій! Рыбаковъ отвѣчаетъ: «ты небось самъ такой же рыжій», т. е. отвѣчаетъ становому его же словами. Нельзя же требовать отъ крестьянина тонкой деликатности: это не человѣкъ, котораго съ дѣтства учили, воспитывали Иныхъ вѣдь только и учатъ что тонкому обращенію. Итакъ, Рыбакова велѣно заарестовать, да еще и велѣно ли было — вопросъ темный. Г. Бѣлокопытовъ, въ своихъ показаніяхъ, когда я его два раза спрашивалъ, говорилъ ли онъ, чтобы арестовать Рыбакова, отвѣчалъ: «нѣтъ, не говорилъ, и не вырывали его». Свѣтловъ на вопросъ, ушелъ ли Рыбаковъ самъ, сказалъ что не помнитъ. Хонинъ показалъ, что Рыбаковъ вырвалъ у исправника шапку и тотчасъ ушелъ. Калитинъ говоритъ, что Рыбакова не арестовали. Когда же Лавръ показалъ, что исправникъ велѣлъ взять Рыбакова, и когда была по этому случаю дана очная ставка, то и исправникъ показалъ, что дѣйствительно припоминаетъ, какъ велѣлъ взять Рыбакова. Оно можетъ итакъ, да странно, какъ могъ г. исправникъ забыть этотъ фактъ. Главное преступленіе оказывается то, что Рыбабаковъ назвалъ пристава рыжимъ, — вотъ все его преступленіе. Что же сдѣлали остальные? Потолковали и съ миромъ разошлись. Были ли у крестьянъ палки и колья — ничѣмъ не доказано; прокуроръ не отвергаетъ, что палки были обыкновенныя. Но у кого онѣ были — неизвѣстно. Если крестьяне говорили понятымъ, что на мѣстѣ положимъ, то это касается до понятыхъ. Понятые иди жаловаться въ судъ. И опять кто же говорилъ, — кто ругалъ — неизвѣстно. Обругать понятыхъ не значитъ не повиноваться властямъ. Мало ли изъ — за чего можно поругаться! Не описали въ этотъ вечеръ скотины, потому что на другой день должны были описать. Говорятъ, что мужики сказали: не дадимъ скотины: но дать или не дать можно только то, что находится подъ рукою, а мужики скотину не держали, ея не было даже видно, она разошлась далеко. Г. Хонинъ говоритъ, что крестьяне, обращались съ нимъ вѣжливо, почтительно, какъ только можно обращаться съ властію, и г. Бѣлокопытовъ тоже подтверждаетъ, что крестьяне почитали въ немъ начальство и не ругали. Почему же нужно было выставлять сопротивленіе и неповиновеніе властямъ? Хотѣли описывать — поздно; на другой день тоже не описали — неизвѣстно почему. Денегъ не взыскивали. Высшему начальству могло показаться, что между крестьянами бунтъ, и вотъ отряжается цѣлая коммиссія, по пословицѣ: умъ хорошо, а два лучше. Пріѣзжаютъ гг. Голубовъ и Бернардъ. Крестьяне имъ говорятъ; мы пахать не будемъ; тѣ стараются ихъ привести къ повиновенію. А я полагаю, что еслибы начальство поспѣшило, скотъ былъ бы описанъ и проданъ, деньги высланы помѣщику, не было бы нужно теперь отыскивать преступленія, и мы здѣсь не сидѣли бы вторые сутки. Вы слышали изъ показаній г. Бѣлокопытова, что будто собралась толпа, былъ крикъ, «разбой, мамаево побоище», и что онъ, услышавъ это, сказалъ становому: пойдемъ, а то убьютъ пожалуй. Положимъ, что всякій дорожитъ своею жизнію, это все хорошо; но служащій человѣкъ, давшій обѣщаніе животъ свой положить за отечество, не долженъ останавливаться. Г. Бѣлокопытовъ же останавливается въ виду одного предположенія опасности; иди онъ смѣло до конца, можетъ не было бы никакого бунта, не было бы нужды вызывать коммиссію, не было бы обломано такъ много розогъ и, наконецъ, не было бы исписано столько бумаги. Коммиссія спрашиваетъ, кто зачинщики, и ей выставили людей по догадкамъ. Этихъ людей, Морозовыхъ, Рыбакова жалуютъ въ зачинщики. Каждый сочиняетъ себѣ такого зачинщика по слухамъ. Г. Бернардъ признаетъ Кирилу Морозова зачинщикомъ потому, что встрѣтившись съ нимъ разъ на гумнѣ, онъ совѣтовалъ ему, Морозову, уговорить общество идти на работу, и тотъ ему обѣщалъ; но встрѣтившись съ нимъ вторично. Кирила сказалъ ему, что общество не согласилось, говоря, что такого закона нѣтъ. И такъ, Кирила — зачинщикъ потому только, что не могъ повліять на общество. Л же думаю, что, напротивъ, будь онъ зачинщикъ, его мнѣніе имѣло бы вѣсъ, и слова его произвели бы свое дѣйствіе на крестьянъ. Г. Голубовъ не выставляетъ никого. Относительно этого, всего лучше показанія г. Свѣтлова: онъ говоритъ, что Степанъ одинъ изъ главныхъ зачинщиковъ потому, что на сходкахъ всегда находился впереди и больше другихъ говорилъ, а Кирила же находился позади и незамѣтнымъ образомъ воодушевлялъ другихъ. Исправникъ тоже показалъ, что Кирила секретно, незамѣтнымъ образомъ воодушевлялъ крестьянъ. Какъ же такъ, незамѣтнымъ образомъ, а исправникъ замѣтилъ и уличаетъ? Но самое любопытное мѣсто въ дѣлѣ — это донесеніи г. исправника, его показаніе на зачинщиковъ, въ которомъ оказалось, что имена всѣ перепутаны, — одного я даже не нашолъ въ обвинительномъ актѣ. (Защитникъ читаетъ выписки изъ дѣла, Мы просили г. исправника указать на зачинщиковъ здѣсь, но онъ сказалъ, что въ лице ихъ не признаетъ, что онъ вообще ихъ мало знаетъ. Слѣдствіе зачинщиковъ не обнаружило, коммиссія проситъ ограничиться показаніемъ на нѣсколькихъ лицъ. На обвиненіе этихъ лицъ, доказательствъ нѣтъ: то, что показано, только одно предположеніе, а предположеніе безъ доказательствъ къ дѣлу нейдетъ. Изъ показанія одного свидѣтеля видно, что Степанъ не всегда бывалъ на сходкѣ, что онъ не домохозяинъ, а въ Хрущевкѣ обязаны являться на сходку только домохозяева. Въ чемъ же виноваты 52 остальные человѣка? Виноватъ ли Егоръ, Лавръ и т. д.? Они всѣ обвиняются огуломъ, а между тѣмъ каждый изъ нихъ человѣкъ, у каждаго есть свои права, къ обвиненію каждаго должны быть доказательства. Люди не скоты, огуломъ судить ихъ нельзя. Замѣчу еще одно обстоятельство: одинъ изъ свидѣтелей Абрамъ Емельяновъ оказывается въ числѣ подсудимыхъ. Я могу объяснить это обстоятельство только тѣмъ, что дѣло было не разобрано, а судилось огуломъ цѣлое общество, и все было признано виновнымъ. Припомните, какъ г. Голубовъ сообщилъ вамъ, что, по пріѣздѣ своемъ, они вызвали команду. Прискакала команда по почтѣ. Расходы были, конечно, крестьянскіе. Началась экзекуція, или правильнѣе, какъ говорятъ крестьяне, сѣкуція; высѣчено было, по выраженію обвинительнаго акта, немного. Не знаю какъ опредѣлить это немного: по мнѣ много и одного, а двоихъ, трехъ по мнѣ — очень много, а тутъ говорятъ: не то 9, не то 10. Полицейской власти — неизвѣстно сколько. Г. Голубовъ говоритъ, что онъ не могъ считать, — непріятно было, а слышалъ только, какъ кричали подъ розгами. Только послѣ этой казни крестьяне поняли подъ розгами, что повиноваться надо, и просили только помиловать. Начальство сочло не заработанные дни; ихъ было болѣе 200, и взыскало деньги. Послѣ всего этого, разсудите, гг. присяжные, справедливо ли еще разъ наказывать людей, незнающихъ хорошо ли, дурно ли они поступаютъ? Знаете ли, гг. присяжные, зачѣмъ мы съ моимъ товарищемъ ѣхали изъ Москвы защищать это дѣло? Взять съ этихъ крестьянъ нечего, — они итакъ разорены, того и гляди что семьи по — міру пойдутъ въ нынѣшній голодный годъ. Зная, что ожидаетъ ихъ въ случаѣ обвиненія, мы ѣхали только потому, что дѣло это правое: не снисхожденія, а оправданія просимъ мы у васъ — мы хотимъ услыхать отъ васъ справедливое оправданіе. Мы будемъ счастливы, если удастся возвратить родной семьѣ ея работниковъ, возвратить крестьянскому обществу его права!