Лука не торопился, рассматривая меня с восторгом. Где бы его взгляд ни касался моего тела, он клеймил меня, как свою собственность, на коже снова и снова выжигалось слово «моя».
— Во время разговора с отцом о моей обязанности на тебе жениться он заявил, что ты самая прекрасная женщина, которую может предложить чикагский синдикат, даже красивее, чем нью-йоркские женщины.
«Предложить? Будто я была куском мяса». — Я впилась зубами в язык.
— Я ему не поверил.
Он подошел ближе и схватил меня за талию. Я проглотила изумленный вздох и заставила себя оставаться неподвижной, в то время как мой взгляд уперся ему в грудь. Ну почему он должен быть таким высоким? Лука наклонялся вниз, пока его рот не оказался менее чем в дюйме от моей шеи.
— Но он сказал правду. Ты самая красивая женщина из всех, что я когда-либо видел, и сегодня ты моя.
Его горячие губы коснулись моей кожи. Мог ли он почувствовать ужас, клокочущий в моих венах? Его руки на талии напряглись. Слезы навернулись на глаза, но я не позволила им пролиться. Я бы не заплакала, но слова Грейс засели в мозгу: «Он как следует трахнет тебя».
Крепись. Я была Скудери. В голове вспыхнули слова Джианны: «Не позволяй ему обращаться с собой, как со шлюхой».
— Нет.
Слово вылетело из горла, словно боевой крик. Я вырвалась из его хватки и, спотыкаясь, сделала пару шагов назад. Казалось, все замерло. Что я только что сделала?
Сперва взгляд Луки был ошарашенным, затем ожесточенным.
— Нет?
— Что? — рявкнула я. — Никогда раньше не слышал слова «нет»?
Заткнись, Ария. Ради всего святого.
— Я часто это слышал. Парень, которому я раздавил горло, повторял это снова и снова, пока больше не смог говорить.
В негодовании я отступила на шаг назад.
— Так что, ты и мое горло собираешься раздавить?
Я была словно загнанная в угол собака, которая кусалась и царапалась, но мой противник был волком. Очень большим и опасным волком.
Холодная улыбка скривила его губы.
— Нет, это бы противоречило цели нашей женитьбы, ты не находишь?
Я содрогнулась. Конечно, противоречило бы. Он не мог меня убить. По крайней мере, если хотел поддерживать мир между Чикаго и Нью-Йорком. Но это не значило, что он не мог избивать меня или брать силой.
— Не думаю, что отец обрадуется, если ты причинишь мне боль.
Его взгляд заставил меня отступить еще на шаг.
— Это что, угроза?
Я отвела взгляд. Отец из-за моей смерти мог рискнуть и завязать войну, не потому, что любил меня, а чтобы сохранить лицо, и уж точно не стал бы этого делать из-за пары синяков или изнасилования. Для моего отца это даже не было бы изнасилованием. Лука был моим мужем, и мое тело принадлежало ему, чтобы использовать его, когда вздумается.