— Враки, — говорю я.
— Нет-нет, сынок, это не враки. Я говорю правду. Ты ведь… ты ведь нимху, сынок.
Я смотрю на него и мне даже становится страшно. Если он тронулся умом, то ведь я, пожалуй, никогда не выберусь из этой ямы. Он меня тут сгноит. А может убить и съесть. Он ведь тронулся умом от голода.
Я силюсь улыбнуться. И говорю:
— Я нимху?
— Да.
— Я — вечно голодный кровожадный нимху?
— Да.
— И у меня глаза цвета ржавой луны?
— Нет, сынок, нет, глаза у тебя обычные. Серые у тебя глаза, сынок. Это всё неправда про глаза. Если бы так легко было отличить нимху, их бы давно уже не осталось.
— А сколько их?
— Не знаю, сынок, не знаю, откуда же мне знать. Много.
И тогда я смеюсь. Громко. Хлопая уцелевшей рукой себя по животу. Я — нимху, вы только подумайте, что мелет этот старый лесоруб! Совсем тронулся!
— Так получилось, сынок, — бормочет он, не обращая внимания на мой смех. — В тот год, когда мама понесла вас с братом, случилось поветрие земляной болезни. Ты ведь знаешь, что это за штука? Вы с братом родились мёртвыми. Чтобы спасти вас, нужно было специальное снадобье из желчи единорога. Твоя мать послала меня в Заупокойный лес, что возле Лохевли, к Дривити, колдунье. У колдуньи я купил это зелье. Полтора ливра отдал — все деньги, что у нас были.
Нам нельзя спасать сразу обоих, сказала твоя мать, потому что детей положено нести в магистрат. Но ведь в магистрате не знают, что я родила двоих. Мы можем спасти хотя бы одного, а второго отнесём, пусть видят, что он родился мёртвым.
Вот так получилось. Так получилось, сынок. Мы очень рисковали, но твоя мать будто сошла с ума — уж так ей хотелось ребёночка, что просто обезумела она, право слово. Да и я не лучше умом был. А после земляной болезни она уж не могла снова родить… Поплакали и сделали, как она решила. Вот так всё и вышло, сынок. Вот так.
Он поднимается, делает шаг от ямы и я перестаю его видеть.
Потом я слышу, как хлопает дверь. Он ушёл.
Не знаю, куда отправился этот обезумевший лесоруб. Но когда вернётся, он убьёт меня. Он тронулся умом от голода.
На лежаке стонет и бормочет мать.
Я зову её.
— Что? — отзывается она. — Что тебе, сынок, милый?
— Отец тронулся умом, — говорю я. — Он посадил меня в яму и говорит, что я нимху.
— Ох, сынок, сынок… — причитает она. — Знал бы ты, как мне больно.
— Мать, спаси меня, — говорю я матери и выбрасываю из ямы верёвку. — Подержи верёвку, чтобы я вылез и не умер с голоду. И чтобы отец не убил меня. Умираю, как хочется есть.